К судьбе лицом - [109]

– Дети Тартара и Геи, Гиганты могут оказаться превыше богов. Может статься, наша победа в том, кто в момент боя видит перед собой не богов, или чудовищ, или Гигантов... Я долго размышляла над этим, Владыка. Ты встретился с Алкидом: что видит перед собой он?

– Противника.

Она подалась вперед, не боясь вглядываться в мое лицо, она бы и в тьму Тартара заглянула, лишь бы увидеть в ней истину…

– И как ты почувствовал себя после его стрелы?

Я не решился произнести это вслух. И взглядом. Чуть опустил ресницы, подтверждая то, что она думала сама. Да. Смертным. Я почувствовал себя смертным.

По телу прокатилась невольная волна дрожи, и бедная прислужница кинулась подливать в ванну горячей воды.

Смертным… я мог поклясться, что чувствовал, как открывается мне навстречу щель входа у Тэнара, я почти видел ухмылку Харона, слышал ворчание Цербера, плеск Леты, хотел…

Я не мог этого хотеть.

Для бессмертных тоже есть запретные мысли.

– Значит, это правда, – тихо сказала она. – Беда лишь в том, что большинство из Семьи слишком горды, чтобы позвать на помощь героя, пусть и величайшего.

Знаю это. Знаю, что Олимп будет разрушен до основания, но никогда – никогда! – боги не прислушаются к безумной идее: позвать на помощь смертного.

– Своей раной ты сегодня поставил его наравне с нами, – проговорила Афина, постукивая по колену шлемом. – Ибо тот, кто ранил бога, сам уже почти бог. Это было мудро… но этого недостаточно. Пока он смертен, они не позовут его на помощь в битве. И они не прислушаются ко мне, – добавила, кривя губы. – Скорее, в ход пойдут воззвания Эниалия: мы так велики, что сокрушим Гигантов просто взглядами!

Я сумрачно кивнул. Не стал уточнять, что ко мне тоже не прислушаются. Возвеличив Геракла, я одновременно почти лишил себя права голоса.

– Но когда будет гореть Олимп, – она сказала об этом как о том, что непременно случится, – они могут услышать. Если только это скажет кто-то, кто выше богов. К кому нам взывать, Владыка, когда будет рушиться все вокруг?

– Взывайте к Ананке.

– Она на небесах, вращает ось мира. Разве она снизойдет к нам, даже в такой момент, разве развернет свиток судьбы для нас?

Попытаюсь ее уговорить.

За плечами засмеялись, поерошили мне волосы.

«Не уговаривай. Снизойду. Только пусть не жалуются, если не поймут…».

–Ананка у каждого за плечами: нужно лишь прислушаться. Но из списка она оглашает не все.

– Это неважно. Толкование наверняка выпадет на мою долю – и я знаю, как истолковать, пусть даже она обронит только «радуйтесь!».

Она поднялась с удовлетворенным видом, поигрывая эгидой. Я глядел на нее задумчиво.

Она тоже смотрела на меня, словно ожидая каких-то слов. Затем заметила с неуловимой усмешкой:

– Боги, когда хотят превознести мой ум, обычно говорят, что непременно женились бы на мне, не дай я обет остаться девой.

– Упаси меня Эреб и Нюкта, – проворчал я. – Жениться на той, кто умнее меня…

На секунду мне показалось, что она все-таки смутилась: щеки полыхнули румянцем, и проступила улыбка на всегда строгом лице – настоящая, чуть озорная.

– Знаешь, дядя, – проговорила перед тем, как выйти, – пожалуй, такой хвалы мне не воздавали никогда.

Сказание 11. О теплой весне перед холодной осенью

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память – как колодец глубока.

Попробуй заглянуть – наверняка

Лицо – и то – неясно отразится.

В. Высоцкий

Память кричит. Не хочет покидать вены – течь божественным ихором в черную воду. Память всхлипывает, заглядывает в глаза серебром. Шепчет: давай не будем возвращаться туда? Пусть у твоей сказки будет хороший конец. Пусть она закончится улыбкой Афины, приятно ноющим после того боя плечом. Победой Геракла и Олимпийцев в бою с ужасными Гигантами.

А про Алкионея не надо. Пусть аэды споют что-нибудь невразумительное. Пусть сделают из твоей Погибели еще один подвиг для великого героя: жил-был Гигант, а Геракл его взвалил на плечо, дотащил до Беотии, а потом и прибил сгоряча – он, Геракл, еще и не такое проделывал, взять хоть поединок с Танатом…

Ой, – осекается память. Видно, вспомнила этот самый поединок. Ну ладно, давай не будем про Таната. Давай вообще ни о чем больше не будем. Давай просто посидим, посмотрим на черную воду, усеянную серебром тополиных листьев.А остатки того дня – скомкаем и выкинем в сторонку.

Искушение велико. До дурноты хочется отвернуться – и обманывать Мнемозину, чертить на песке памяти бездумные узоры и завитушки, в подробностях смаковать неважные, тусклые дни судейств, а может, встречи с женой, а может, пиры в подземном мире…

Отражение в озере хмурится. Шевелит губами – наверное, выговаривает памятное: «Бездарно дерешься».

И стилос воспоминаний начинает бежать по песку проворнее, вычерчивая неумолимое: голос Ананки, развороченный шатер великого героя, клятва Стиксом под лунным светом…

Я держу клятвы, слышишь – Память?

Она заговорила, когда до Тэнарского входа осталось совсем немного.