К.Разумовский: Последний гетман - [50]

– Какие сейчас пожары! Вода в Неве поднялась уже на полторы сажени и держится на сей отметине шестые сутки. Слышите, как шторм-то в устье Невы бьет?..

Да, явственно слышалось, как бухает за стенами. В городе потоп, на лодках ездят. Все в воде и грязи, разве что кроме Невского. Ко дворцу подступает вода, мешками с песком вокруг обкладывают. Да где мешков, где песку наберешься?

Алексей пошел на балкон, выходящий к Неве, за ним и Кирилл потянулся, а Шувалов с опаской бросился в другую сторону:

– Государыню надо успокоить!

Они постояли, с уровня второго этажа наблюдая, как хлещут волны через бревенчатый парапет. Камнем только еще начали обкладывать, он мало что значат в этой осенней стихии.

– Узнаешь умного человека? – наедине пооткровеннее посетовал старший брат. – Государыню успокоить! Будто я не знаю… Но меня на сей раз не звали, а без зова я не хожу.

Он был внешне спокоен, но спокойствие это походило на Неву недельной давности. Тогда тоже не предвещало беды.

Был конец октября 1752 года.

Бушевал внизу невский шторм. Молча сутулились о балконные перила братья Разумовские, всего не договаривая и промеж собой.

III

Каки-ие заботы?.. Каки-ие дела?.. После бурь и штормов чернотроп установился!

Снежку так себе насыпало, а морозец поднажал, милое дело. Следы как в типографии академической печатаются, копыта не вязнут – скачи на все четыре стороны. К чернотропу и у Государыни хандра прошла, выздоровела. Сейчас же Мавра Егоровна пришкандыбала:

– Государыня кличет.

– Что, не спится? – потянулся Алексей Кириллович всем своим большим, еще сильным телом, вставая с дивана.

– Какой сон, батюшка? Уже ополуднилось.

– А то мы не знаем! Полдник и ввечеру бывает. Мавра Егоровна не стала дальше лясы разводить – ее дело передать приказ. Да и Алексей Григорьевич дворцовые порядки знал, не стал задерживаться.

К своему удивлению, Государыню он застал не за туалетным столом, а за примеркой охотничьих костюмов – и около десятка было разбросано по комнате. Один даже к свечам на люстру залетел, подгорел маленько. Паленым несло.

Привычно поцеловав ручку, привычно же и осведомился:

– Встать уже изволили?

– Изволила! Не видишь, что ли? Ты, батюшка, кажется мой оберегермейстер?

– Не забыл, Государыня. Приказывайте.

– И прикажу! Ввечеру выезжаем, чтоб с утра в поле. Он повернулся, чтоб начать сборы – дело нешуточное. Елизавета Петровна остановила:

– Да, как же быть?.. Кирилл Григорьевич давно меня упрашивал принять его настырного пиита, на сего дня, как на грех, и назначила…

– Э, господынюшка!… – Он помедлил, присматриваясь, поскольку в последнее время уже не называл ее старым домашним прозвищем; она не заметила промашки, повторил: – Господынюшка, стоит ли над этим ломать голову? Пущай скачут следом.

– Пущай! Как ты легко, Алексеюшка, снимаешь все мои заботы…

С этой похвалой он и пустился в сборы. Конечно, сразу же послав за Кириллом. Тот не замедлил явиться.

– На охоту? – сразу понял. – А как же с моим Ломоносовым быть?

– Приказано вам обоим скакать следом. Кирилл фыркнул. Мало того, что он и сам-то редко садился в седло, предпочитая карету, разве что уж перед полком повальяжничать, – так Ломоносов-то, поди, под брюхом у лошади седло будет искать? Пришлось успокоить озадаченного братца:

– Мы ввечеру выезжаем, день проведем в Гостилицах, а к следующим сумеркам, даст Бог, и вернемся. В охотничий загон тащить вас не приказано, значит, катите прямо в Царское Село. В колясочке, в колясочке!

Кирилл распрекрасно знал старшего брата: ничего больше объяснять не станет. Да и времени у него не будет. Обергермейстер – это высшее придворное звание, какое только имелось в империи. Камергеров, сенаторов, даже фельдмаршалов – много, а обергермейстер один. У него под рукой целый полк охотников, доезжачих, загонщиков, собачников, пикинеров, со связками коротких заплечных пик, чтоб добычу добивать, не портить шкуру собак о волчьи, хотя бы и лисьи предсмертные зубы. Всех надо оповестить, всех вразумить, хотя бис похмелья крепкого. Да и придворных будет целая орда. Гонцов не наберешься!

По примеру старшего брата, он к профессору Ломоносову тоже гонца послал. Тот панталоны, видно, долго натягивал, поздним вечером уже приехал.

– Ваше сиятельство, что приключилось? – озабоченно раскланялся.

– Хорошее приключение будет, – посмеялся ободряюще. – Добрая охота назначена. Завтра я за вами, господин профессор, свою карету пришлю. Поедете в Царское Село. Там аудиенция назначена.

Профессор ничего не мог взять в толк:

– Село? Царское? Как же так?..

– Так, господин профессор. Не мешкайте, как прибудет карета.

Ломоносов ушел, даже и сейчас мало что понимая. В голове у него прожекты разные ворочались, а в глазах мозаика всеми цветами переливалась. Над портретом Государыни работал, как раз на свою фабрику, в Копорье, должен был выезжать поутру, – когда ему о живой Елизавете Петровне думать?

Но президент Академии – большой начальник, спорить не приходилось. Со вздохом, но убрался восвояси.

А Кириллу так или иначе следовало в своем полку побывать: извиняйте, мол, господа офицеры, царская охота – не шуточки!

IV

Охота как охота. Она мало интересовала гетмана, почти что не интересовала командира полка, и уж ни капельки – президента Академии наук. Он протаскался целый день в хвосте царской кавалькады и мог только удивляться выносливости болезной Государыни. Она и сейчас-то, после сорока, скакала как оглашенная по просекам братниных охотничьих Гостилиц; хоть и в дамском седле, но стремя в стремя с обергермейстером. Иван Шувалов трясся вповалку на лошади совсем уж в необозримой дали, рядом с такими развалинами, как Трубецкой или Апраксин. Уму непостижимо. Государыня собиралась назначить последнего главнокомандующим! Это против Фридриха-то, который сутками с коня не слезал?!