– Как ныне следует доложиться, Григорий Григорьевич?
– Как всегда: такой-то просит аудиенции.
– И кто сию важную миссию исполняет? – с едва заметной иронией поинтересовался.
– Когда как. Иногда я, иногда кабинет-секретарь… А, вот и он!
Орлов с некоторым облегчением сдал гетмана кабинет-секретарю. Все-таки неловко было пред Разумовским, не знал, как себя вести.
Лучше знал Григорий Теплов. При виде своего бывшего начальника и покровителя пошел к нему с распростертыми. Даже поцелуями обменялись, как старые друзья-приятели. Едва ли это задело Орлова – снова развалясь на диване, решил показать свою образованность:
– И лобза, его же предаде! Кабинет-секретарь ответил ему настороженным взглядом, а гетман не придал значения словам новоявленного книгочея. Тем более Теплову не терпелось дать понять, кто вводит в царский кабинет всех этих сенаторов и генералов. А гетман, ко всему прочему, тоже был сенатором.
– Кирилл Григорьевич, я уже доложил Государыне о двух просителях, придется малость подождать. Сей момент иду с вашим докладом!
Он побежал к вожделенным дверям.
– А мы с вами, граф Кирила, по-домашнему пройдем, – снова вставая, улыбнулся Орлов ехидно вслед Теплову и взял своего протеже под локоток.
Улыбнулся и гетман: помнил эти дворцовые хитрости. Прежде в кабинет к Елизавете Петровне проводил своих приятелей Алексей Григорьевич, теперь к новой Государыне – Григорий Григорьевич.
Да и дворец новый: всех-то коридоров гетман не знал, невольно на полшага шел позади.
Это так, без обиды. Если на все мелочи обращать внимание, во дворец лучше не приходить.
Задние двери, скромнее видом, сзади же и открывались. Слуги, видать, позабыли смазать петли – скрипнула одна каналья. Екатерина Алексеевна, занятая разговором с сенатором князем Алексеем Голицыным, невольно повернула голову. Изумление, недовольство, оскорбление – все промелькнуло при виде двоих соперников, которым не могла отказать. А Орлов того хуже – с нескрываемой фамильярностью сказал:
– Матушка, гетман Кирилл Григорьевич решил вас порадовать своим прибытием.
Можно было только восхищаться умением Екатерины владеть собой. Не могла выгнать ни князя Голицына, ни своего полюбовника, ни гетмана, так неудачно приведенного «оболтусом». Кирилл Григорьевич мог бы поручиться: именно такое слово слетело с ее плотно сжатых губ. А для всех послышалось другое:
– А, граф Кирила! Извольте подождать на диване, пока я закончу предыдущий разговор.
Чуть ли не насвистывая, Орлов вышел обратно тем же потайным ходом, а Кирилл Григорьевич пристроился на диване. Императрица явно скомкала начатое рассуждение – о каких-то дополнениях к закону о правах дворянства, князь Голицын с недовольным видом откланялся. Екатерина кивнула своему кабинет-секретарю. Тот вышел вслед за Голицыным.
Они остались вдвоем. Гетман уже стоял к тому времени. Но не вести же ему доклад со спины – без спроса и повеления уже обошел стол и лицом к лицу доложился:
– Ваше императорское величество! Любя ваши милостивые повеления, я оленем подраненным скакал сюда…
– Два-то с лишним месяца?
Он лишь на секунду запнулся и продолжал:
– .. дабы лично удостовериться, что вы з добром здравии души и тела пребываете…
– Пребываю, граф. И льщу себя надеждой, что вы дадите полный отчет… как пребывает ваше некоронованное царство!
Гетман стоял рядом с креслом, с которого только что сошел Голицын. Екатерина не приглашала садиться, впервые в жизни не подала руки. На кресло он не смотрел – смотрел в ее темные омутовой суровости глаза. Не знал, как дальше продолжать. Царство? Некоронованное?.. Все стало понятно. Вести сюда исправно доходят, но с таким искажением, что даже разум ангела помутится. Таким ли уж ангелом была Екатерина Алексеевна? Но – продолжай, гетман…
– Малая Россия пребывает в полном спокойствии и надежде на покровительство вашего императорского величества, – замирая душой от догадки, он тем не менее говорил с внешним спокойствием.
Почти двадцать лет при дворе – приучил душу держать в узде. Видимо, эта невозмутимость маленько образумила Екатерину.
– Что же вы стоите, граф? У нас в России, – как всякая иностранка, она особо подчеркнула последние слова, – говорят: в ногах правды нет.
Он присел на краешек кресла, склонил голову в знак благодарности.
– Еще, ваше величество, у нас… – он тоже нажал на последнее словцо, – говорят: правды нет на небесах и выше…
– Дерзите, граф? – вскинулась склонившая было голову Екатерина.
– Как смею, ваше величество! – встал и с краешка кресла, чтобы отдать более глубокий поклон.
– Слышала, смеете. Уж самостийно наследников себе коронуете?
Он молчал. Говорить было нечего. Спорить невозможно.
– Разве не из Государевых рук булаву получали?
– Из рук благословенно почившей в Бозе Государыни Елизаветы Петровны.
Этим ответом он словно не признавал нынешних разговоров о гетманской булаве.
Теперь Екатерина не знала, как дальше продолжать разговор с этим упрямым, набычившимся царедворцем – так ей по крайней мере казалось, ибо тяжелая, полнокровная голова его сама собой с высоты породистого тела напирала на стол.
– Вы невозможны, граф! Подите домой, подумайте о своем дальнейшем пребывании… и пребывании этой булавы… под нашим скипетром!
