К полюсу! - [14]

Мы шли почти 18 часов без пищи и питья. Вдруг озарила нас надежда. Кому-то показалось, что он напал на след саней. По всей вероятности, это была снежная борозда, обнаженная ветром. Мы все-таки пошли шагом по глубокому снегу; вскоре нам удалось открыть следы ног, мы стали придерживаться их направления, наконец ясно различили маленький американский флаг, развевающийся на одном из пригорков. Это был лагерь наших несчастных товарищей, мы достигли его после 21-часового пути. Маленькая палатка была завалена снегом. Я не из первых подошел к этой палатке, но без меня никто еще туда не входил; все мои спутники стояли безмолвно и убеждали меня войти одному. Я вошел в палатку, ощупью отыскал закутанных в шубы товарищей и не без волнения услышал радостные приветствия несчастных. Первая мысль моя была: «Они меня ждали... Они были уверены, что я приду...»

Термометр стоял на -59°; кроме палатки, у нас не было другого убежища, притом же в ней всего могло поместиться 8 человек, а нас было 15; поэтому половина должна была отогреваться, бегая по снегу на открытом воздухе, пока другие спали. Отдохнув часа два, мы начали собираться в путь и взяли с собою только палатку, меха и провианту на 50 часов. Занемогших мы завернули бережно в шубы, оставив им отверстия для рта, положили в полусидячем положении на сани и привязали. Часа четыре пошло на то, чтобы их раздеть, напоить, одеть снова; при этом многие отморозили себе пальцы. Но делать было нечего: от этого зависела жизнь бедных товарищей.

Наконец все было готово, и мы после краткой молитвы пустились в путь. Сани шатались от покачивания больных, которые были привязаны слишком слабо. Поклажи все-таки было 1100 фунтов, несмотря на то, что лишнее оставили на месте; в первые шесть часов, еще бодрые, достигли мы новых льдов, сделав одну английскую милю. Сани наши хорошо выдержали это испытание. Ольсен, подкрепляемый надеждою, шел впереди всех, да и рассчитывал, что мы уже прошли по крайней мере половину пути и скоро дойдем до вчерашнего привала, но, пройдя 9 миль, мы все почувствовали, что силы нас покидают; положение это было мне отчасти знакомо; я его испытал в прошедшую поездку, при сильных морозах; то, что мы чувствовали, было похоже на ощущение, испытываемое при действии гальванической батареи. До этой минуты я не верил непреодолимому желанию спать, теперь же удостоверился в том. Бонзаль и Мортон, из нас самые крепкие по телосложению, просили позволения поспать. «Мы не озябли, — говорили они, — мы не страдаем от ветра, нам хочется только немножко поспать». Ганса нашли окоченевшим, как палка; Том подвигался еще вперед, но с закрытыми глазами: он не мог выговорить пи слова. Бляк бросился на снег и не хотел больше вставать. Никто из них не жаловался на холод; я бранился с ними, боксировал, бегал — но все предостережения были напрасны. Ничего не оставалось больше делать, как остановиться.

С большим затруднением мы раскинули палатку, наши руки обессилели! Мы не могли развести огня и остались без пищи и питья. Сама водка, несмотря на то, что была прикрыта шубами, замерзла. Мы уложили больных и утомленных в палатку. Оставив общество под надзором Мак Гарри и отдав приказание выступить снова после четырехчасового отдыха, я пустился вперед с Уильямом Годфреем. Мое намерение было раскинуть на полпути палатку, отогреть немножко пеммикану и льду для всех, которые должны были прийти через несколько часов. Не могу сказать, во сколько времени мы прошли это пространство в 9 миль, потому что находились в страшном оцепенении и едва замечали течение времени. Вероятно, мы употребили четыре часа. Поощряя друг друга, мы беспрестанно разговаривали; вероятно, в этом разговоре связь найти было трудно. Часы эти сохранились в моей памяти, как самые жалкие из всей моей жизни. Мы оба тогда не могли ничего сознавать ясно и потому почти не помним, что было с нами до нашего прихода в палатку. Впрочем, помнится медведь, который шел перед нами и разрывал куртку, брошенную накануне Мак Гарри. Медведь разорвал ее на кусочки, потом скатал их в комок; но намерения заслонить нам дорогу у него не было. Смутно помнится боязнь о палатке и буйволовых кожах; мне казалось, что их постигнет участь куртки. Годфрей, у которого зрение было лучше моего, видел, что палатка потерпела несколько от медведя. Но мы так озябли, что шли дальше, не ускоряя шагов.

Вероятно, наш приход спас палатку. Все было в целости, хотя медведь растрепал и бросил в снег буйволовые кожи и пеммикан. Мы лишились только двух фланелевых мешков.

Большого труда стоило нам укрепить палатку; влезши в мешки из северных оленей, мы заснули крепким, хотя и полным сновидений сном часа на три. Когда же я проснулся, моя длинная борода примерзла к буйволовой коже, и Годфрей был вынужден отрезать ее ножом.

До прибытия остального общества нам удалось превратить в воду несколько кусков льду и сварить суп. Прибывшие в пять часов девять человек были в добром здоровье и хорошем расположении духа. В этот день не было ветра, и солнце ярко озаряло землю. Все утолили голод приготовленным нами супом; укутав снова больных, мы отправились в путь.