К отцу - [8]

— Господи, господи! Для кого тебе надо? Заболел кто?

И тут Маняша, хоть и не хотела этого, сказала:

— Да нет… Василий просил очень… Василию бы понести…

Не выдержала — сказала все-таки.

На Пашку это произвело впечатление, и она сразу соскочила с кровати.

— Солдату? Солдату — пожалуйста. Я и записывать не буду. Не такая я гадина, чтобы солдату куска не дать.

Пашка подбежала к полке, отдернула занавеску и, схватив тарелку, протянула ее Маняше.

— На! Себе на ужин принесла…

В тарелке была лапша, а сверху лежали две большие котлеты.

Пашка открыла шкафчик, вынула полбуханки хлеба.

— Вот еще. Бери.

Маняша подумала: «Скажет, чтобы привет Василию передала, — брошу тарелку ей в харю!»

Но Пашка ничего не сказала, и Маняша ушла домой не униженная. Кто ее знает, эту Пашку. Может, и не была она с Василием. Маняша их не видела. Никто ей не говорил. А Догадки, они не всегда верные…

«Я ей все равно отработаю, — подумала Маняша. — Задарма-то чего же брать? Не годится».

Она забралась по Ярцевской горе на следующий порядок и уже подбегала к дому, как вдруг вспомнила о детях. Тарелка с лапшой и котлетами была у нее в кошелке. Лежали там еще три большие свеклы и пять морковок. Только свеклу и морковь купила Маняша на базаре. Красная свекла хороша пареная. Вполне идет вместо сахара. А сушеной морковкой теперь заваривали чай. За продуктами к чаю и ходила на базар Маняша. За чем ходила — выходила, да принесет еще лапшу с котлетами. Младший сын схватит кошелку, заглянет туда и закричит от радости. Сбегутся остальные. А Маняша скажет: «Не для вас, детки, для отца…» Как они станут расходиться, с какими лицами!

Маняша знала, что ни один из них не упрекнет ее, не скажет и слова. Разве что младший похнычет. Младшему-то можно бы отломить кусочек. Но зачем же остальных расстраивать?

«Нельзя нести, — подумала Маняша. — Спрятать надо».

До вечера было еще далеко. Снег скрипел под ногами. Щеки пощипывал мороз. На дворе не спрячешь: к вечеру вся еда в ледышку превратится. «Спасибо, — скажет, — угостила ледком!»

В сарае, где зимовала корова и валялся всякий хлам, оставшийся от прежних хозяев, Маняша покрыла тарелку с едой двойным тетрадочным листом, потом обернула куском мешковины. Разворошила вилами кучу сена и укрыла в нем от детских глаз Пашкин подарок. В кошелке остались свекла да морковь. Дети и этому были рады.

А вечером Маняша разгребла сено. Котлеты и лапша в тарелке еще и не остыли. Василий встретил Маняшу возле школы.

— Принесла? Ну-ка, давай!..

— Здесь будешь есть?

— А где же, в казарме негде.

Маняша присела на корточки. Наклонился и Василий.

— Чего принесла? А-а!.. — он вырвал тарелку у Маняши из рук, уткнулся в котлеты носом, стал нюхать. — Чем это… вроде бы… пахнет?

— Да чем же оно может пахнуть? — испуганно воскликнула Маняша. — Пища-то какая!

— Тарелка, видно, где-то стояла… Ну ладно, у меня время мало. — Василий вынул из кармана ложку и, сидя на корточках, принялся есть. — Жирная лапша! Помянешь сейчас довоенную жизнь!

Он съел все и вылизал тарелку.

— Теперь порядок!

Василий не спросил, где Маняша достала такую сытную пищу, и не сказал жене спасибо. Да Маняша и не ожидала от мужа благодарности.

— Как?.. Что слышно-то? — спросила она.

— Пока ничего. Все в порядке. Семенов сказал, что при себе меня оставляет. Зиму продержусь, а там видно будет. Я Семенова на днях в гости приведу. Имей в виду.

Слова Василия означали: готовь закуску.

— Так ведь где же, Вася?..

— Хоть из-под земли, — сказал Василий. — Нужно позарез. Продай что-нибудь, а мяса достань. Сама понимаешь, не капустой же командира угощать. От него моя судьба зависит.

— Ясное дело, не капустой, Вася… Когда ждать-то?

— На той неделе. Я скажу.

— Сено бы, Вася, с поля привезти…

— Может, устрою. Но имей в виду, чтобы краснеть перед Семеновым не пришлось!

— Да уж как-нибудь, — сказала Маняша, а про себя подумала: «К Пашке не пойду!»

Только идти-то пришлось.

2

Маняше нужно было пуговицу, У младшего оторвалась на пальтишке пуговица. В картонной коробке всякой всячины было хоть отбавляй. Ржавые наперстки, старые иголки, крючки, мотки ниток. Были и пуговицы, да подходящей не попадалось. А Маняша помнила: где-то у нее валялись такие пуговицы. Она полезла под кровать и вытащила оттуда железную банку из-под ландрина. Ландрин — карамель, такие маленькие твердые конфеточки. Маняша слыхала, что называли их по фамилии хозяина фабрики, на которой эти конфеты делались. До революции во всех деревнях на Маняшиной родине пили чай с ландрином. С той поры еще и осталась железная банка. Теперь в ней был всякий хлам. Маняша высыпала его на стол. Младший полез в ворох хлама ручонкой, вытащил что-то блестящее.

— Мама, что это?

— Что нашел, то и будет, — ответила Маняша. — Ты вот лучше пуговицу ищи.

— А это мне можно взять?

— Возьми, коли нравится. А что там такое?..

— Не знаю. Кругленькое что-то. С пупырышком.

На ладошке у младшего лежало колечко.

— Постой-ка, постой-ка! — сказала Маняша. — Ну-ка дай сюда. Я про него и забыла! Может, оно драгоценное какое.

Младшенький захныкал, разжал кулачок, выронил колечко на стол.

— С камешком, — прошептала Маняша, разглядывая давнишнюю совсем забытую вещь. Колечко тоненькое, золотое, и в него вделан блестящий, радующий глаз камешек. Может быть, в самом деле колечко дорогое?