К отцу - [76]

Предсмертное письмо отца… Теперь оно перестало принадлежать одному Сергею. Оно напечатано в книге воспоминаний об отце и принадлежит и Юльке, и всем.

В первом часу ночи Сергей стал раздеваться.

— Сережа, — вдруг прошептала Юлька, — мы далеко отъехали?

— Далеко, — ответил Сергей. — Спи, Юлька, спи.

— Сплю, сплю…

Сергею казалось: это само счастье говорит человеческим языком…

Поезд шел на юг без толчков и скрипов: он привык беречь человеческие сны. Сергей засыпал, все время чувствуя, что Юлька близко, Юлька рядом, Юлька, Юлька…

Портрет Рассказ

1

Мне было лет пять, не больше, когда я первый раз увидел Ленина.

В том селе, где я родился, Ленин никогда не бывал. Вероятнее всего, он даже не знал о его существовании. Да и не удивительно: таких сел в Центральной России тысячи. Годуново, Долгополье, Рюминское, Андреевское, Большие Вёски… Разве все названия перечислишь?

Я родился в Больших Вёсках. Ноябрьским днем 1925 года. Мать говорила, что я появился на свет божий в русской печке. В таких печах на Руси издавна и пекли хлеб, и парились, и рожали. По словам матери, тот праздничный день был морозным, белым от снега, с солнцем и ясным небом. К вечеру приехал из Александрова мой дед, плотник и столяр, привез целую торбу гостинцев, рассказывал, что в городе был митинг, громко говорили речи, везде развевались красные знамена, люди ходили с красными бантами на груди. Потом дед выпил водки, отнял меня у испуганной матери, развернул и стал разглядывать, приговаривая при этом, что в хорошее время я родился.

Он был счастлив и добр, дед, радовался, что народилось на свет новое живое существо, внучонок, мальчишка, будущий работник. Он сам, дед, сызмальства был рьяным крестьянским работником да к тому же и умельцем — знаменитым мастером плотницкого дела, к которому из дальних деревень, из города наезжали нуждающиеся в жилье люди, просили поставить избу, а го и целый дом с мезонином и верандой. Дед пахал землю, ставил дома и избы, и для него хорошее время прежде всего означало, что удался урожай, что не стало господ, перед которыми он раньше униженно ломал шапку, и что было много работы для его сноровистого топора…

Страна мало-помалу принималась строиться. И не с гигантских заводов, не с гидроэлектростанций начата была всенародная, всероссийская стройка, которая в тридцатых годах поразила мир своим размахом и трудовыми рекордами. Она свой отсчет начала с нуля, с какой-то простой крестьянской избы, и о первых часах ее где-то в глуши известили миру еще несмелые топоры плотников. Они засверкали по весне, плотницкие топорики, запахло в деревнях свежей стружкой, забелели свежие срубы изб — и пошла, пошла обновляться Россия! Перестук топоров и песни пил в деревнях — всегда к хорошей жизни. В плохое время избы на Руси не ставят.

Вот и дед говорил, что в хорошее время я родился.

Мать вспоминала: ранним утречком, когда медовое солнышко начинает пригревать умытые росой лужайки, она любила со мной на руках сидеть на завалинке под окнами и слушать, как поклевывают топоры — тешут еловые и сосновые бревна. Слева строились Сонковы, а спереди ладил избу сам свекор, то есть мой дед. Сладко у матери становилось на душе от этих звуков. Она укачивала меня и думала: вырастет сынишка, побежит по улице — глядь, а село-то все белое, избы высокие, окна большие, палисадники крашены. В таком селе любо-дорого жить!

— Твой-то год у нас был урожайный на детей, — рассказывала мать. — В каждой избе подряд по младенцу. И все больше мальчишки. Орут, бывало, по ночам, как петухи, один другого старается перекричать. Голосистое было времечко!

2

Мне уже исполнилось лет пять… Я помню нашу большую светлую горницу, длинный крашеный стол, тяжелые лавки по обе его стороны, яркую икону в углу, стеклянный шкаф, в котором видна была чайная посуда, зеркало на стене и белые изразцы печки. В три окна падало солнце. Полосы света косо разрезали горницу, и были они похожи на полотнища какой-то нежной, теплой на ощупь, ткани. Я бегал по горнице, пронзая эти полотнища головенкой, и все никак не мог понять, почему прямой, натянутый, как струна, свет не колышется и даже ни капельки не дрожит от моих отчаянных усилий. Ни пинки, ни взмахи, ни попытки дуть изо всех сил — ничего не помогало…

И, тут вошел в горницу мой дед, Василий Кузьмич. Должно быть, он вошел раньше, чем я его заметил.

— Э-э-э, — укоризненно произнес он, — ты что это, солнце побороть хочешь, внучек? Пустое дело, никакого проку, ушибешься — и все тут. Ты вот лучше погляди-ка, что я принес! — В руках у деда был белый рулончик из бумаги.

Я был разгорячен напрасной борьбой и сердит, но все-таки бумажная трубка меня заинтересовала.

Дед оглядел одну стену, потом другую, бросил взгляд на икону. Это его заставило призадуматься. Я пробовал на зуб палец и ждал, что будет дальше. Дед сел за стол и еще раз оглядел всю горницу. Слева стоял посудный шкаф. Справа, чуть ли не до самого потолка, белел изразец печки. Сзади, в простенках, висели зеркало и карточки в деревянных рамках. И только впереди была пустая стена, оклеенная газетами.

Дед решительно поднялся с лавки, сказав: