К островам Индийского океана - [11]
С палубы не уходил, сам все проверял, кое-где переделать заставил. И что же? В Бискае такой шторм пошел, из рубки смотреть страшно было. Волны по всей палубе гуляют, груза нашего под водой и вовсе не видно. Плохо было бы, если как следует не раскрепили бы.
Из всего рассказа Касаткина Плахова улавливает лишь деталь о волнах, что в Бискае гуляют по палубам, ибо именно в этой точке рассказа взгляд ее тоскливо устремляется в широкое скошенное окно, выходящее на бак. Обзор лучше некуда, видно сквозь водяную пыль, как вспухают, вздуваются, катят и опадают горбатые серые бугры.
А я смотрю на капитанский стол, где под стеклом большая фотография: красавец морячок в бескозырке, молодой Владимир Георгиевич, черноусый, без седины.
— Да-да. Это мой сын, тоже моряк. Сейчас Калининградскую мореходку заканчивает. Капитаном хочет быть. Ясно!
Так вот чье любимое словечко повторяет спикер. Значит, все-таки романтика моря сильнее штормов!
О клепсидре.
Идем Ла-Маншем.
Мешок бурь и колокол рока.
«Алло, Наталья!»
— Ты только послушай, как звучит это слово: клеп-сид-ра! Тебе известно, что оно значит?
Возвратившись из конференц-зала, где сосредоточена научная литература, Алексеев всегда задает вопросы. Но и я бываю в конференц-зале.
— Водяные часы древних греков, причем для различных целей — от домашнего использования до измерения пульса. Клепсидра — закрытый сосуд овальной формы с мельчайшими отверстиями в дне: просачивается сквозь сито вода, измеряется время наполнения сосуда.
— Тогда скажи, как использовали клепсидру в комедиях Аристофана для «регламента»?
Этого я не знаю.
— Вот видишь, ты всегда читаешь поверхностно! Еще Платон устраивал из водяных часов будильник, чтобы по утрам созывать учеников на занятия. Однажды оратор Демосфен обвинил сторожа в «краже воды», а в другом случае потребовал «остановить воду», когда его прервали.
Каких только способов не придумывали люди, чтобы измерить время. Часы солнечные, звездные и водяные, часы огненные и песочные неумолимо и бесстрастно умеют отсчитывать минуты, в том числе растраченные по пустякам. Здесь, на корабле, особый смысл приобретает выражение «сколько воды утекло с тех пор». И днем и ночью, в любое время суток бежит за кормой пенистая дорога — недолговечный росчерк корабля в океане.
Удивительно быстро летит время в экспедиции: каждый день, каждый час приносит новое, держит в состоянии лихорадочной готовности.
Понятие «работа художника» на борту корабля теряет привычный и обретает новый, продиктованный условиями и обстоятельствами смысл. Иногда, в качку, доберешься «до дела», потянешься к холстам, да и уйдешь ни с чем в каюту, на койку. Много и других «невидимых миру слез».
У художников существует выражение «вжиться в пейзаж», дать возможность акклиматизироваться глазу и чувству. Где уж тут «вживаться»! На голову обрушивается смена полушарий, Северное переходит в Южное, зимние метели — в тропические широты с их одуряющей духотой и влажностью. От жары меняется даже качество красок. Переносит тебя по земному шару от страны к стране, от континента к континенту.
Однако физическое самочувствие и калейдоскоп широт не главное, именно к этому легче всего приспособиться, «перетерпеть» жару и тяготы тропиков. Главная сложность заключена в том, что сама обстановка заставляет работать по-иному, по-новому, и это «новое» еще не стало своим, органичным, ему еще не доверяешь, должно пройти время, пока слетит шелуха, исчезнут привычные штампы.
Иногда работа сродни эксперименту: каким материалом, в какой технике, в какой фактуре передать динамику окружающей среды, экспрессивность шторма, мощь грозы в открытом океане или нежно-пастельную мягкость, идиллический покой штиля.
К слову сказать, иногда «открытия» происходят случайно, сама судьба вкладывает в руки ключ к решению проблем. Помнится, еще в экспедиции в Океанию нас изрядно мучили свежезаписанные холсты, что при малейшей качке так и норовили шлепнуться друг на друга или на пол по закону падающего бутерброда — именно покрытой краской стороной.
Однажды по свойственной ей рассеянности довелось Плаховой выдавить на палитру вместо масляных белил тюбик ацетатной белой темперы. И что же? Замешенные на вязкой массе, в считанные часы высохли масляные краски, проблема «сохнущих холстов» перестала существовать и отравлять жизнь.
Ко многому приходится приспосабливаться в океане. Хочется работать точно и просто, отдавая дань естественной репортажности (ибо события подталкивают и торопят), и в то же время осмыслить виденное, не просто показать, но и рассказать. Ведь живопись, как и наука, входит составной частью в единый процесс познания мира: ученый всматривается в океан, чтобы разгадать его биологические тайны, художник — тайны его красоты. Настоящее где-то близко, рядом, и, чем труднее, тем больше ощущаешь сил, о которых и не подозревал.
Еще раз на час переведены стрелки судовых часов. «Академик Курчатов» проходит самое узкое место Ла-Манша. Слева — туманные берега Франции, справа, как мираж, белеют меловые скалы Дувра. Тяжелый, многоэтажный паром утюжит пролив.
Не так давно водолазы обнаружили здесь останки неизвестного судна; в разрушенном остове сохранился кованый сундук, а в нем — серебряная медаль, отчеканенная в 1740 году в Гааге. Если верить надписи на медали, Гуттенберг вовсе не был изобретателем первого печатного станка: на одной стороне медали выбито «Гуттенберг из Майнца», на другой — текст, из которого следует, что первый станок для печатания книг изготовил в 1440 году некто Лоренцо Костер из Нидерландов. Медаль выбита по случаю… трехсотлетия этого события!
