К Лоле - [21]

Шрифт
Интервал


Когда лекции читают в больших аудиториях, мы обычно сидим вместе с Маратом Устровым. Он читает журнал «Здоровье», а я пишу его почерком записки девушке с загорелым островитянским лицом, сидящей в соседнем ряду: «Алина! Во избежание процесса самозамораживания с моей стороны, немедленно сжальтесь надо мною. Сделайте это, не стесняясь подруг, в перерыве между лекционными часами или во время большой перемены. Ваш торжественный незнакомец, пьющий в Вашу честь академическую ересь крупными глотками».

Марат закладывает журнал расческой и с понимающим выражением смотрит на доску, где преподаватель аккуратно вычерчивает гистограмму, напоминающую пейзаж Манхэттена, если смотреть на него со стороны статуи Свободы.

— Не представляю, как мы будем это сдавать, — заявляет Марат, не отрывая взгляда от Манхэттена.

— На двоечки.

— Этот дядя — буквоед, мы с ним намучаемся. Неужели учить придется?

Окончив свои угловатые художества, лектор поворачивается к нам и согнутым пальцем тестирует микрофон. Раздается отвратительный визг искусственного животного, бедная аудитория втягивает головы в плечи, лектор извиняется и, покрутив ручку громкости, начинает голосом из бочки рассказывать о том, что же он так старательно рисовал все это время.

От того, что мое сознание опять отказывается поверить в дружественность звучащих слов и отгораживается от них мыслью ни о чем, неожиданно появляется сиреневая картинка воспоминания, и я вижу компанию девушек в ярких, чуть было не сказал снова «цветастых», майках, шортах и с рюкзачками, стоящих на противоположной стороне улицы. Одна из них, на роликовых коньках, подкатывает ко мне и предлагает купить для нее булку с изюмом, а потом вместе со всей компанией идти на пляж. У нее красивые волосы, громкий уверенный голос и нарочито спортивный вид. Я поспешно соглашаюсь, и девушка, отталкиваясь от моего плеча, отъезжает к подругам, а те бодро машут мне руками.

В булочной мне нужно заплатить полтинник, и я, ничуть не сомневаясь, что моих денег сегодня достаточно даже для посещения такого магазина, как «Подарки», решительно киваю крупной даме в фиолетовом блузоне за кассой и обнаруживаю в кошельке только две монеты по двадцать пенсов. Выложив их на ладонь, я смотрю на кассиршу, которая медленно поправляет за дужку недавно пропавшие у меня в поезде очки и с интонацией ироничного полувопроса говорит: «I think of myself as long as I’m inside myself, don’t I?»

Я рассказываю эту историю Марату Устрову.

— Что она тебе сказала? — спрашивает он.

— Кто, роллерша?

— Нет, продавщица.

— А-а-а, она сказала: «Ты думаешь, что ты взрослый, а оказывается, у тебя нет денег».

— Ты неправильно ее понял. Вот в точности ее слова: «Я думаю о себе, только когда я наедине с собой», и это совершенно верно, потому что если ты все время крутишься возле каких-то там девочек и занят выполнением их капризов, то навсегда останешься маленьким и нищим. Продавщица оказалась умной теткой.

— Нет, Марат, — не соглашаюсь я. — Она не предостерегала и не поучала меня, она скорее издевалась, увидев мою неплатежеспособность.

— Ты прав, если полагать, что другие совершают только те поступки, которые ты им приписываешь, однако я с этим не могу согласиться.

— Ты не видел эту даму, Марат, а я стоял с ней лицом к лицу — нас разделял только прозрачный пластик ее будки.

— А разве играет какую-нибудь роль внешность человека, если он выражается просто и ясно, как наш семинарист по гражданской обороне?

— Определенно. Когда похожая на пушистого ангела девушка осьмнадцати лет лежит на диване в вечернем туалете и говорит, что она смертельно устала от жизни, то, очевидно, причина ее недуга в чрезмерном количестве поклонников и злоупотреблении вином, шоколадом и дареными аксессуарами.

— Твое представление о жизни испорчено кинематографом, а что касается тети с кассой, не была ли она похожа на умалишенную?

— Нет.

— На эмигрантку?

— Нет.

— Тогда по какой причине она произнесла, заметь, довольно простую фразу, пытаясь сказать совсем не то, что эта фраза означает? Это редко случается с нормальными людьми. С тобой это происходит чаще, чем с другими, потому что тебе отчего-то мало обычных слов.

— У меня необычный адресат, вот почему.

— Об этом мне ничего не известно. Я иногда вижу другое: у тебя мысль, как ведро, только вместо того, чтобы носить им воду, ты надеваешь его себе на голову.

И похож на рыцаря двадцатого века, верно? Я — твой рыцарь на хромом коне, Лола! Да что там на хромом — и вовсе без коня! Я — лыцарь, ковыляющий на своих двоих по тундре чувства среди карликовых березок смысла, скрытый их неровной листвой до пояса, на котором прикреплен верный своим утробным и пугающим звукам горн. Тууу-туруру! Рррупутупу-тупу! Мне кажутся детством робости все слова о чем-то и ни о чем. В каждом из них опечатка: в методичке по волновой оптике вместо 1987 напечатали 1937. Черный год, ведь и Александр Сергеевич погиб в тридцать седьмом, хотя говорят, что он жив, только очень старенький, потому что давно родился. Стихов он уже не пишет, а просто гуляет по Санкт-Петербургу, разглядывает осенние парки, присаживается на скамеечки и разговаривает сам с собой. Иногда заходит на Мойку, там его узнают и очень ему рады.


Рекомендуем почитать
Из породы огненных псов

У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?


Время быть смелым

В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…


Правила склонения личных местоимений

История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.


Прерванное молчание

Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…


Сигнальный экземпляр

Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…


Opus marginum

Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».