К двадцатипятилетию первого съезда партии - [22]

После месячного ареста, я был освобожден, но пришлось уже искать новую типографию для работы. Такая работа нашлась в типографии газеты «Киевское Слово».

Летом 1896 года кружок Раисы Страж-Фридман провалился, и, вследствие ожидания приезда в Киев Николая II, чистка и слежка были усилены. Пришлось усилить осторожность , и помню, я уехал недели на две в Гомель.

По возвращении из Гомеля и наняв новую квартиру, мы начали опять понемногу собирать рабочих и устраивать кружик. В июле месяце в Киев приехали Моисей Лурье и Оля

[58]

Вольфсон. Моисей Лурье был членом кружка рабочих революционеров. Сам преданный революционер и наборщик, работавший во многих типографиях России и Польши, он имел довольно тесные связи с отдельными рабочими в городах, и эти рабочие в разных городах и составляли группы рабочих революционеров. По приезде он начал вести агитацию среди отдельных членов наших кружков за непосредственный переход к политической борьбе, ссылаясь на то, что экономическая борьба есть борьба за «пятачек» прибавки и не стоит завлекать на это рабочих, так как для нас ясно, что главным виновником нашего тяжелого положения является политический строй. Но большого успеха он не имел, и ему удалось завлечь на свою сторону только несколько отдельных рабочих. В общем мы все вместе были связаны, но каждый вел свою линию. Моисей Лурье вскоре из Киева уехал. У него в Харькове был кружок, в который входили Гершанович и Гельман. Приехав в Киев зимой 1896-1897 гг., Моисей Лурье привез брошюрку, отпечатанную в типографии группы рабочих революционеров. Брошюрка эта была составлена из предисловия и постановлений Международного съезда в Лондоне 1896 г.

Оля Вольфсон после кратковременного пребывания в Киеве отправилась вместе с покойным Алтер Драпкиным в Кременчуг. В Кременчуге они сошлись с местными интеллигентами Орловым и Левиной и начали заниматься и устраивать рабочие кружки.

В Киеве устройство кружков и занятий с ними продолжалось, а также продолжалось и издание газеты «Вперед». С осени 1896 года у нас начались дебаты по поводу массового распространения прокламаций. Главным образом, я говорил обо всем этом с Б. Л. Эйдельманом. Последний в принципе был согласен, но всегда ссылался на отсутствие повода и людей для выполнения. Наконец, в феврале месяце, в день выхода Ю. Д. Мельникова из тюрьмы, мы собрались вместе и под влиянием повторной Петербургской забастовки текстильщиков решили выпустить прокламацию с разъяснением значения этой повторной забастовки и распространить ее на заводах. Через несколько дней ко мне были принесены прокламации, и вечером Г. Рудерман, А. Сонкин и я пошли их разбрасывать на заводы. На заводе Гретера и

[59]

Криванек должен был разбросать прокламации А. Сонкин, но, вследствие каких-то непредвиденных причин, он это сделать не мог, и я в пять часов утра пошел ко времени смены рабочих разбрасывать их. Успех был громадный. На всех заводах и фабриках заговорили открыто, и все церберы ничего не могли поделать с теми, которые читали открыто прокламации на заводах, ибо факт случайного нахождения их был налицо. Конечно, заподозрили поднадзорных на заводах, но сделать ничего не могли. Это положило начало массовому распространению прокламаций и показало па деле, что можно перейти к более серьезной работе в более организованном виде[29].

В это время выяснился результат моего весеннего ареста. Не предпринимая против меня мер как против политического, меня выслали из Киева, как еврея, не имеющего права жительства. Проделала это полиция таким путем. По правилам в Киеве никто не мог работать в типографии без разрешения инспектора типографии и еврей, получив разрешение от инспектора и став на работу, тем самым получал право жительства. Но теперь инспектор мне отказал в разрешении, тогда хозяин типографии Кульженко, куда я поступил после «Киевского слова», объявил мне расчет. На мой вопрос инспектору он заявил, что полиция ему предписала не давать мне разрешения. Таким образом я был выслан из Киева, не как политический, а как еврей, не имеющий права жительства. Но и эта высылка имела свое значение. Хотя я в типографии проработал не долго и прочной связи завести там не мог, тем не менее рабочие типографии, узнав о моей высылке, в первую же получку прислали ко мне двух представителей и выразили свое сочувствие присылкой мне денег на дорогу. Помню, у меня были несколько рабочих, и мы все были рады этой встрече, так как этим было положено основание к завлечению и типографских рабочих, которых раньше в Киеве завлечь было трудно.

[60]

Хотя «не все они читают сумбур пустой», тем не менее факт был налицо, что типографские рабочие, как масса вступили в движение позже.

Когда меня выслали из Киева, было решено ставить нелегальную типографию, и мне дали поручение по дороге домой, куда выслали мой паспорт, поискать в Минске или в Вильне валик для печатания, а остальные принадлежности мы решили приготовить сами.

16 февраля я уехал из Киева. В Минске я застал Моисея Лурье, у которого я купил за 75 рублей валик от от катальной машины. Валик он потом привез в Киев в июле месяце. Вернувшись в Киев, я отправился оттуда в Харьков, но не для работы, а исключительно пополнить типографию шрифтом. Там я поступил в типографию, собрал себе часть материала и шрифта, а также набрал заголовок «Рабочая Газета». Б. Горев в своих воспоминаниях говорит, что название «Рабочая Газета» было принято по его предложению. Не знаю, кто был на колоквиуме в марте 1897 г., но знаю, что в это время до колоквиума я уехал в Харьков и во время Ветровской демонстрации был там. Набрал же я заголовок «Рабочая Газета» просто потому, что мы все время, говоря с Эйдельманом о газете, говорили, что нужно называть ее так. Таким образом, название «Рабочая газета» появилось независимо от колоквиума. Когда в Харькове у меня все было готово, я от службы отказался и отвез все это в Киев. Приехав из Харькова, я отправился в Кременчуг и Николаев, где у меня были знакомые, подыскать, не найдется ли помещение для типографии, но там мне не понравилось, ибо хозяйка в Николаеве, на которую я рассчитывал, оказалась неподходящей для этой роли. Вернувшись в Киев, я в тот же вечер, на квартире Померанц-Перазич, встретился с Эйдельманом, который рассказал, что все время спорящие между собою интеллигентские группы пришли к соглашению и решили назвать организацию «Киевский Союз Бopьбы за освобождение рабочего класса». Тут же на квартире Перазич было предложено первомайскую прокламацию выпустить печатным способом. Сказано — сделано. Эйдельман отправился заказывать прокламацию, а я — приготовлять, чтобы можно было отпечатать (как печаталась прокламация, кратко описано в майском номере «Голоса рабочих» в Самаре за