К барьеру!_N 15_ 2009 - [36]

Вы тут же даёте высказывание на сей счёт и уверяете, что так говорил Жуков. Да почему я должен вам верить и опровергать это, если я убедился, что вы врёте даже в мелочах вплоть до часов, шинелей и портянок. А военный историк Г. Бердников писал о тех боях: «Пленные немцы имели жалкий вид: худые, небритые. Поверх пилоток — платки, кофты, на сапогах валяные опорки. Но дрались они с большим упорством. Как выяснилось, причина этой стойкости была в том, что солдат предупредили: всякая попытка отхода будет рассматриваться как измена и что за их спиной стоят эсэсовские подразделения, которые имеют приказ стрелять в отходящих без предупреждения» (Первая ударная. С.50).

А каково ваше и наше отношение к упоминавшемуся факту поездки Сталина на фронт? Мы считаем: у него не было времени для прогулок, как в 41-м у Гальдера, — если поехал, значит, надо было. А вы с высоты вашего невежества глумитесь: выехал не на фронт, а «в сторону фронта». Вы бы хоть разок съездили в сторону правды. «Ни в штабы, ни в войска не заглянул. Зачем, спрашивается, ездил? Для того, наверно, чтобы увидеть город, стоивший его армии столько крови».

Армия не «его», а всего народа, всей страны — Союза Советских Социалистических Республик. А он лишь возглавлял её. Сталин встретился с командующим фронта генералом А.И. Еременко и выслушал доклад о том, как подготовлена Смоленская операция, которая через три дня и началась, — вот зачем ездил. А вы хотите, чтобы он там встретился ещё и с коллегой Медведевым? Искали — не нашли.

О посещении Сталиным фронта было объявлено войскам, и, как вспоминал потом генерал Еременко, это «сыграло большую роль в подъёме морального духа войск» — вот ещё зачем ездил, что уж вовсе недоступно пониманию фильмачей.

Итожа свои впечатления о встречах со Сталиным, Еременко писал: «В его образе отчётливо были видны сила, здравый смысл, чувство реальности и широта познаний. Его отличали также собранность, быстрота решений, умение молниеносно оценивать обстановку, ждать, хранить грозное терпение».

«ЖАЛЬ МНЕ ТЕБЯ, МИЛАЯ МАМА…»

А вот ещё «факт» — население Ржева и окрестностей. В фильме оно упомянуто в виде лишь каких-то перебежчиков, тех, кто стал полицаем, да женщин, вынужденных стирать белье немцам. И это всё? Да, всё. Больше никакое население пивоваровцев не интересует. Абсолютно! А ведь там было еще и антифашистское подполье, которым руководили К.П. Латышев и А.П. Телешов, схваченные и казненные.

И тут нельзя не вспомнить о Ржевской — не о Елене Моисеевне, переводчице, что фигурирует в фильме и дожила до девяноста лет под этим псевдонимом — да продлят небеса её дни! — она сама о себе все рассказала, а о разведчике Ржевской, погибшей в двадцать.

В музее Советской Армии под инвентарным номером 4/21187 хранится её письмо матери, написанное карандашом на шёлковой косынке в фашистской тюрьме как раз в те дни, когда шли бои за Ржев, с понятной осторожностью.

Своей рукой девушка написала: «Ржевская Ольга Дмитриевна, 20 лет. Оболоновец, Мутищенский сельсовет Ельнинского района. Погибла 27 февраля 1943 года. За связь с партизанами. Кто найдёт, сообщите родным». Она ошиблась, погибла немного позже.

И вот само письмо с некоторыми сокращениями:

«Здравствуй, милая мама.

Привет от дочери Ольги. Мама, родная, два месяца, как я не вижу свободу, но это всё ерунда… Не знаю судьбы о тебе, но предполагаю, что встреч с тобой, милая мамочка, больше нет и не ждать. И только мама, отмечай тяжелый день нашей разлуки и прощаний. Это 10 января 1943 года (воскресенье), когда пришлось покинуть родную деревню и тебя, милая мамочка.

Милая мама, прошу тебя только одно: обо мне не убивайся, береги своё здоровье. Меня ты не вернешь, а здоровье потеряешь. Ведь ты одна. Надеяться не на кого. Возможно, когда и дождешься Дуси. Возможно, она счастливее меня. А мне, мама, наверное суждено погибнуть…

Милая мама, ещё раз прошу: обо мне не беспокойся. Мне сейчас хотелось бы услыхать о тебе хоть одно словечко и о всех своих родных, а потом бы умереть покойно. Жаль мне тебя, милая мама.

Мама, передай привет тёте Лене и детям её Дусе, Вале, Коле, тёте Наташе и Наде, и Кате, и всем родным и знакомым. Мама, милая, писать кончаю и ещё раз прошу: не убивайся, не одна я такая, нас очень много.

Писать кончаю. Дочка Оля.

Мама, а вдруг бы переменилась обстановка, и я бы вернулась. Как бы мы были счастливы. Но нет, мама, в жизни чудес не бывает.

Одно прошу, не беспокойся, береги здоровье и не жалей ничего.

Мама, я на апрель составила календарь, и прожитый мною день зачёркиваю…»

Настал день, и Ольгу вывели из камеры. У виселицы офицер сказал по-русски:

— Теперь можешь говорить всё. Через минуту ты умрешь. И она использовала эту последнюю минуту жизни, бросила в лица вашим подопечным, Пивоваров:

— Я, Ольга Ржевская, русская, комсомолка и партизанка, ненавижу вас всем сердцем. Я боролась с вами, как могла. И нас много… За меня отомстят. Скоро придёт Красная Армия…

Офицер вышиб из-под её ног табуретку, она повисла. Но её тотчас вынули из петли, привели в чувство, чтобы через несколько дней расстрелять. У неё не было золотых часов, но были простенькие серьги. Их судьба неизвестна. Это всё было напечатано 30 декабря 1943 года в «Комсомольской правде».