Изъято при обыске - [22]

— Что?

— Да, твое злорадство. Тебе помогли. Тебя не сняли с работы, восстановили в комсомоле. Тебе этого мало. (Как будто было за что меня снимать с работы и исключать из комсомола!) Тебе хочется, чтобы наказали Лионову и директора.

— Конечно, хочется. Они этого заслужили.

— Ты даже не думаешь, что директор старый, больной человек…

— А он думал, что я молодой, еще не живший человек?!

— Что он по сути дела ни в чем не виноват… А его выставят в газете, сколько здоровья у него отберут…

— Что ты говоришь, Лина!

Но она продолжала со свирепым, ставшим некрасивым лицом:

— Да, когда у тебя было горе, я разделяла твою боль. Но я возмущена, что ты жаждешь страданий другим. Ты жестокая, безжалостная. В тебе нет ни капельки гуманизма! — Лина резко повернулась, собираясь уйти.

— Нет, подожди! — я крепко схватила ее за руку. — Теперь ты выслушаешь все, что я тебе скажу. Да, я злая! Я жестокая! Меня вынуждают быть такой. Но я такая только с подлыми. Подлых я никогда не пожалею. Их надо наказывать, чтобы они не изводили ни в чем не повинных людей. Слышишь! Это нелепо — жалеть всех, кому плохо, не разбирая причин. Значит, ты сочувствовала мне, когда меня ни за что ни про что терзали, просто так, не вдаваясь в суть дела? На черта мне сдалось такое сочувствие! Меня мучили за то, что я старалась сделать добро. Они же делают зло. А зло надо наказывать, чтобы его искоренить. Тебе жаль директора, Лионову и не жаль тех, кого они, безнаказанные, будут потом тиранить. Вот в тебе-то и нет настоящего гуманизма! — я бросила ее руку, и мы, словно разорванные двумя страшными силами, кинулись в разные стороны.

Я была так поражена непротивленчеством Лины, так потрясена ее изменой, что выскочила, не зная зачем, на улицу и побежала от школы, чуть не позабыв, что через пять минут у меня урок. В оставшуюся часть перемены я попыталась уговорить поехать в горком Зою Александровну, преподавательницу истории, которая так же, как и Лина, поддерживала меня в трудную минуту.

Но она, побелев и заикаясь, начала мне доказывать, что ничего не знает, что абсолютно не в курсе.

— Да ты расскажи об администрации то, что ты знаешь сама.

— А они мне ничего плохого не сделали…

— Ничего? А кому говорили: она будет рожать, а мы тут под нее подстраивайся?..

— Ой, когда это было!

— Слушай, да ты что! Ты же не успела еще родить.

— Нет, нет, ко мне и директор, и завучи относятся нормально.

Я была ошарашена. Вот тебе и "иди сама к людям, объясни им все"… — вспомнила я совет Игнатовой, данный мне на бюро обкома. Каждый понимает, наверное, ровно столько, сколько хочет понимать. И не больше и не меньше.

Зоя Александровна в жизни разбиралась, конечно лучше, чем я, и преподнесла мне еще один сюрприз. Спустя час отправилась в кабинет Лионовой за советом, что делать: вызывают в горком, так ехать или нет?

Когда я узнала об этом ее визите, меня охватило уже настоящее бешенство. Какая мерзость! Какая низость! Да… Этим, наверное, и страшна ненаказанная подлость, что порождает все новые и новые подлости, приспособленчество, предательство — словом, развращает неустойчивых людей.

Только одна Валентина Николаевна Майорова, та самая учительница, которая, посетив по поручению профсоюзной организации несколько моих уроков, похвалила, не боясь мести завуча, уроки эти на собрании, сразу же согласилась, замышляюще улыбнувшись, поехать в горком комсомола и встретиться с собственным корреспондентом "Комсомольской правды".

Она, как потом я узнала, приезжала в горком и подтвердила все, что я поведала гостю из Москвы об администрации школы.

Ученики мои в назначенный день, в воскресенье, собрались для встречи с корреспондентом. Правда, тоже не все. Но это было и ни к чему. Я, естественно, на их встрече не присутствовала. Я металась по многолюдной улице Горького, дожидаясь, когда кончится их разговор, затянувшийся на два часа.

"Боже, что они там обо мне два часа рассказывают?" — не могла я никак уразуметь. Когда же они шумной гурьбой появились на улице, увидели меня и подбежали ко мне, разгоряченные, воинственно настроенные, я сразу поняла, что они не только защищались, но и нападали.

— Мы уж ему прочитали лекцию! Будьте уверены! Мы ему дали! Мы такое ему порассказали про производство, про жизнь, чего сроду ни в одном сочинении не напишешь. Что, говорим, нас за эти слова тоже из комсомола и с работы выгонять? — да? — кричала Нина Шпак, встряхивая красивыми локонами.

— А, может, и вас выгонят за то, что такое слышать довелось? — так я ему шепнула, — Маша Слободкина выступила вперед и махнула кулаком.

— От этих наших слов он такой красный стал за два часа, как будто перегрелся на солнышке… — вставил шутник Гнедышев, и все засмеялись.

До поздней ночи колесили мы по городу, горячо обсуждая события.

"О, что было бы со мной, если б не мои верные ученики! Как бы я чувствовала себя без их поддержки?!" — в который раз задавала я себе этот нелегкий вопрос.

***

Статья в "Комсомольской правде" появилась в июле месяце 1956 года под заголовком "Свободная тема". Сагетдинов и Лионова, выражаясь ее языком, "прогремели на всю страну", но, вопреки моим ожиданиям, не были сняты с занимаемых постов.