Изъято при обыске - [21]

А потом… Потом грянет статья в "Комсомольской правде". Ах, "Комсомолочка", "Комсомолочка"!

Как я рада, что я комсомолка! Будет вам, мучители, воздано должное, по заслугам достанется! Поснимают вас всех с руководящих постов. Узнаете, что такое издеваться над неповинными. И другим повторять ваши ошибки не захочется.

Я так размечталась в этом плане, что даже не уловила вопроса, который был задан мне. Услышала только последнее слово: читали?

— Что? — вынуждена была я переспросить.

— Заметку в "Комсомолке" об одной молодой девушке, похожей на вас.

— Читала.

— Такая же история.

— Нет, что вы! Ничего подобного! Там девушка отрицает и ничего не предлагает. Я бы себя не назвала такой.

— Да, это верно. Но сходство все же есть.

— Какое?

— Не в вас, а в том, как отнеслись к ней и к вам. Наклеили ярлык. И пустили имя ваше в сплетнях по городу. Люди ничего не знают, повторяют. Таких молодых записывают чуть ли не в изменники Родины. А ведь молодых надо учить.

— Разумеется, что делать! Все любят поучать, а учить не могут.

— Да… Даже в институте. Что бы вы сказали об институте?

— Хм… Там учат букве. Преподают историю партии от ее первых шагов — до наших дней. До — но не включительно. Выходишь из института и жизни совершенно не знаешь. А пока ее изучишь, как только не окрестит тебя "народная молва"… А стоит в чем-нибудь усомниться, того и гляди под крест загонят…

— Ну, с чем вы не согласны? Что вам не по душе?

— Я все сказала на конференции…

— И зарплатой низкой?

— И ни от одного слова не отказалась бы…

Я помолчала, смутившись.

— Разве это не верно, что на 700 рублей одной прожить нельзя?

— В том-то и беда, что одна-то проживешь. А если тебе семью надо кормить? — подсказал корреспондент и улыбнулся одобрительно — заговорщически, как совсем недавно улыбался секретарь обкома…

Я засмеялась, почувствовав расположение к нему:

— Знаете, мне все ужасно надоело! Эти бесконечные разговоры, от которых ничто не изменяется.

— Ничего! Скоро все изменится! Разве это не предвещает курс партии, взятый на съезде?

— Вы правы! Близится лучшее! Дышать стало легче! Солнце… Солнце, кажется, выросло. Поглядите в окно, какое огромное солнце!

Корреспондент засмеялся.

— А знаете, продолжила я, — мне в голову пришло вдруг такое сопоставление. Солнце, чем выше поднимается, сильнее греет. Из людей не многие так умеют…

Корреспондент весело засмеялся. Даже его расплывчатое лицо преобразилось: вспыхнул румянец на щеках, открылись чистые, четкие зубы:

— Вы еще можете шутить! — и голосе его прозвучало: смотри-ка, она не совсем такая, как те, кого я видел раньше. В глазах загорелся искренний интерес.

Но мне вдруг стало скучно. Мне очень не хотелось, чтобы он увлекся мной. Все-таки он какой-то убогий. Вдруг вспомнился Женька, высокий, кудрявый, радостный.

Я встала:

— Ну, что ж, значит, посылать учителей к вам сюда?

— Да, я буду здесь каждый день в это время…

***

К трамвайной остановке я бежала вприпрыжку, представляя себе, как будут торжествовать учителя, мои сторонники, узнав новость, как бросятся в горком, чтобы разоблачить администрацию школы, чтобы расплатиться за каждый издерганный нерв, за каждую уроненную и сдержанную слезу…

Не предполагала я, какое ждало меня разочарование.

Учительница математики Нина Ивановна робко отказалась выполнить мою просьбу.

Мы стояли с ней на лестнице. Я с восторгом рассказывала, какие события развертываются, убеждала, что полетят скоро все изверги вверх тормашками. Но Нина лишь вздыхала, не верила:

— Что ты! Никто их не снимет.

— Как не снимут! После статьи-то в "Комсомолке"? В союзной газете? Да что ты, Нина!

— Знаю я, что не снимут, — тихо возражала моя собеседница, и я начала сомневаться, та ли это Нина Ивановна, которая умеет быть такой строгой, требовательной с учениками, которую они даже побаиваются, чего не скажешь обо мне…

— Нет, снимут их! — твердила я, не желая смириться с отказом.

— Ой, да ты еще наивное дитя! Ничего не знаешь…

— Сама-то меня старше всего на четыре года…

— Учти, что за эти четыре года у меня родился ребенок… И я не хочу, чтоб…

— Чтоб тебя преследовали, как меня?

— Да.

— Ну, что ж… — я отступила, дала ей дорогу, и она пошла вниз по лестнице. Я с тоской уставилась ей в затылок, на котором была уложена кренделем толстая черная коса. Этот крендель расплывался у меня в глазах, даже показалось, что за ним нет никакой головы… Шея, а на шее этот черный крендель из волос…

Но я все-таки не дала слезам воли и бросилась разыскивать свою приятельницу Лину Давыдовну.

Вот она-то уж точно обрадуется, моя милая Линочка Давыдочка!

Ее я вытащила в коридор из столовой и принялась, захлебываясь, расписывать, что было, что есть, что будет.

Лина отчужденно выслушала меня. А когда мои восторги исчерпались, сказала холодно:

— Знаешь, мне все это не нравится.

— Что? — почти крикнула я.

— Хотя бы то, что он сам не приехал и вызывает в горком. Ишь, какая шишка…

"Крендель"… — мелькнуло у меня в мозгу.

— Пойми, он хочет сначала поговорить с учителями. А в школу придешь — сразу администрация…

— А другое мне еще больше не нравится.

— Что же, Лина?

— Твое мстительное настроение. Твое злорадство…