Изверги - [17]

— Кто вы такие? — наконец нашлась она и, собираясь как-то не умеючи насильственно с духом, вновь умоляюще посмотрела на них. Глаза её бегали в разные стороны не находя объекта постоянного внимания. Потому, она поспешно куда-то спрятала свой просящий взгляд, как бы выключила свет в нём — и как могло бы показаться, теперь замкнулась в себе. И почти тут же, лишь немного внешне успокоившись, но в тоже время устало и обречённо выдохнула. Или скорее простонала, как бы произнеся в душе: «Господи, как я устала!». Мелькнуло, было, вспыхнувшее в ней безразличие — и тут же погасло. Вместо него появилась вновь заинтересованность жизнью. Пытаясь прочесть в их лицах ответы на глубоко волнующие её вопросы, она опять устремила на них свой бегающий взор. Спрашивая, у себя или у кого-то: кто они такие и что им, собственно, нужно от неё. И не найдя в их лицах ничего объясняющего ей, она резко встала и начала нервно метаться туда-сюда у окна. Сжимая и ломая свои кулачки в кулачках, отчего те звонко похрустывали. Но вскоре смутно почувствовав, что и это не облегчает и не объясняет ситуации. Она суматошливо, как бы извиняясь за свою дерзость, села обратно на прежнее место. Татьяна Ивановна подсознательно чувствовала что-то недоброе в этих людях; что-то необычайно сильное и плотоядное, даже хищное и бесконечно злое.

Её душу «вытаптывали» их надменные рисовано добрые — вроде как добрые! — улыбочки, но в глазах, которых присутствовал леденящий душу холод… или даже смерть. Это она чувствовала инстинктивно как животное. Самообладание — с перерывами — потихоньку то возвращалось к ней, а то его категорически выталкивал страх. И этот страх, хоть она и напрягалась — пытаясь, таким образом, победить его — всё-таки всё больше и больше овладевал ею. И тело — особенно ноги — понемногу, по малюсенькой капельке, но и в тоже время совершенно неотвратимо как бы слабело и, в конце концов, вообще переставало её уже дальше слушаться.

Те — спокойно ждали. Их лица на первый взгляд как ей показалось, ничего теперь не выражали. Видно было впрочем, только то, что они с некоторым удовольствием наблюдали, как она тщетно пытается выбраться из «глубокой скользкой канавы» куда они её своей шуткой (вроде как случайно!) столкнули. Но она им была нужна для разговора, а соответственно им было явно небезынтересно, когда же она соизволит-то — бедняжка такая — наконец, выбраться из своего стопорного состояния.

Молодой человек (по всей видимости, он был самым главным среди них) хоть и миленько, но при этом довольно-таки гнусненько и ехидненько ухмыляясь, теперь уже нагло наблюдал её… и молчал. Молчал как рыба! Однако в его глазах легко читалось: «Я-то о тебе, миленькая моя, всё знаю…», — но при всём притом умилённо ожидая финала, тоже с любопытством созерцал её шок.

— Я — не я… я — ничего не знаю… я только… это они… я сознаюсь, — наконец почти бессвязно пролепетав чего-то, вновь попыталась в глубоком волнении объяснить она. Чего-то в отчаянии втолковать им. Хоть она ещё и не представляла себе пока, в чём она должна или вообще в чём даже будет сознаваться, — собственно что я?! Вы и сами раз уж вы здесь, всё прекрасно, наверное, знаете…

— Ну-ну, ещё чем-нибудь порадуйте… — проговорив это, молодой человек весело глянул на своих товарищей. И они вдруг нагло и нарочито громко хором расхохотались, чем ещё больше смутили Таню. Та, продолжая, не то чтобы ничего не понимать, а как бы напротив слишком много чего-то себе в голове наоборот придумывать, наверное, вплоть — «До трёх лет расстрела!» — вся вдруг раскраснелась. И наконец, не выдержав, почти вот разрыдалась бы, или еле сдерживая слёзы, продолжала, только играть лицевой мимикой. Если бы она сейчас увидела бы себя со стороны, она бы скорей всего выпрыгнула бы из окна от неминучего позора.

— Милая, Татьяна Ивановна! — как по взмаху руки неожиданно прекратился смех и со специально вычурно рисованным уважением и даже полускрытой лаской проговорил всё тот же баритон, — вы нас дорогая, Татьяна Ивановна, с кем-то перепутали. Мы — совсем другие люди… Понимаете, мы, не из милиции… И не из других, каких-либо, глупых государственных инстанций. Мы, вот пришли к вам с прекрасным — изумительным! — предложением. Вот эти великолепные парни, — тут молодой человек указал рукой на стоявших рядом действительно соответствующих этому слову мужчин. Дальше продолжая красочно и ядовито улыбаться, добавил:

— Вас дорогая, Татьяна Ивановна, очень, глядя на ваш трепет и страх. Хотят стать вашими, так сказать, ангелами хранителями. Вам милая, Татьяна Ивановна, это будет практически, почти! ничего не стоить… так безделица! Пустячок…

Тут он потянулся и, взяв со стола карандаш и листок бумаги чего-то аккуратно совсем не торопясь, написал на нём. Потом молчком пододвинул его по столу прямо под нос шокированной женщины, а сам расслабленно откинулся на спинку стула в скромном ожидании.

Татьяна Ивановна, мало ещё чего понимая, машинально уткнулась носом в листок. Как близорукая она с минуту тупо смотрела на каракули, написанные на листке совершенно не видя их. Вдруг она встрепенулась, как будто до неё что-то всё-таки дошло. И собиралась уже возмутиться: «Что это хулиганство! Что она не нуждается ни в каких ангелах хранителях…» и т. д. и т. п. Но когда она мысленно хотела уже добавить, что она вызовет сейчас милицию. Тут же ей хватило ума — неожиданно осечься — ещё пока там же в мыслях… И как она внезапно было встрепенулась, так же внезапно и остыла. В её голове началось другое движение. Страхом давеча порабощённые мозги вдруг снова начали, хоть неохотно и беспорядочно, но включили свою работу. Ей даже показалось, будто бы они загремели так громко, что это грохотание услышали и посетители. Она даже зажмурилась сильно-сильно. Татьяна Ивановна поняла. До неё, наконец, дошло, что это никто иные как настоящие бандиты. Она много слышала о них, но ей до этого как-то ни разу не приходилось с ними сталкиваться. Вот так вот — близко. Она даже вспомнила, как называются их услуги — «крыша». Да! вот именно так и называются их услуги — «кры-ша».