Изумительное буйство цвета - [12]

— Эта комната такого же размера, как моя? — сказала я, и мой голос, казалось, затерялся в пустоте.

Я попыталась сравнить его стены с моими по длине, сопоставить расположение окон, но это было все равно что сравнивать слона, к примеру, с кусочком ревеня. С чего начать? Как можно сравнить две вещи, у которых нет ни одной точки соприкосновения, которые различны по самой структуре? Я не ощущала его комнату жилой. Моя квартира маленькая, и в ней беспорядок, но она живая; в ней пульсируют мои цвета и ощущается мое присутствие. Его квартира — огромная и пустая, как бесплодная равнина, ее границы для моего взгляда — недосягаемы.

— Вы присядете, пока я приготовлю кофе? — спросил он.

— Нет, я пойду с вами в кухню.

Однако кухня оказалась ничуть не лучше. Дверцы буфета из нержавеющей стали были просто как зеркала, а верхняя его часть так сияла белизной, что казалось, будто все поверхности светятся. От этого я почувствовала легкое головокружение. Не было ни одного предмета, лежавшего не на месте: ни крошки на полу, ни огрызка яблока, ни случайной чаинки в раковине. Кухня эта совсем не походила на ту, в которой пекут булочки с изюмом или сидят и болтают с друзьями.

Я села на стул, сделанный из каких-то железных труб, и стала наблюдать, как он тщательно готовит кофе. Создавалось впечатление, что у него сосчитана каждая положенная в кофейник гранула.

— Вы так аккуратны, — сказала я.

Он прервал свои точно выверенные движения и посмотрел на меня. Легкая краска постепенно заливала его лицо. Он криво усмехнулся:

— Извините, вы хотели сказать, что я слишком аккуратен, да?

Что-то такое было в этой кривой усмешке и нежной краске, от чего у меня комок подступил к горлу.

— Что вы, — сказала я, отчаянно пытаясь опровергнуть свое последнее замечание, — это же очень хорошо, когда человек аккуратен. Если бы мир населяли такие люди, как я, все уже давно были бы погребены под горами своего прошлого. Я теряю туфли, ключи, ежедневники с подсказками о недоделанных делах.

Он рассмеялся.

— Я воспитывался в аккуратном доме, — сказал он, — и меня учили все аккуратно складывать и убирать на место. И я думаю, это генетически передается в большей степени, нежели что-либо другое.

— Семейная привычка?

Он кивнул.

— Они оба врачи — хирурги. Умеют узлы завязывать одной рукой, тщательно сшивать части, одну с другой. Они объявили войну микробам. Я думаю, иногда у них в голове возникала путаница, и они меня, маленького, тоже причисляли к микробам.

Он, по-видимому, хотел меня рассмешить, но глаза его были прежними. Я чувствовала печаль, оставленную в нем этим безмикробным детством.

— Вы тоже врач?

— Нет. В знак протеста. Они хотели, чтобы я изучал медицину, а я вместо этого выбрал вычислительную технику — направление, дальше всего отстоящее. Мои программы для меня — почти живые. Я не уверен, что родители то же самое могли бы сказать о пациентах — очень уж они любят исследования и цифры. О людях они не много говорят.

Я вдруг представила его работающим на компьютере в таком же белом халате, как и у его родителей.

— Моя работа легче, — сказал он. — Компьютер, если не нужен, можно выбросить. У них такой возможности нет. — Он вынул поднос и достал две китайские кружки из блестящего стального укрытия. — Как вам нравится моя квартира?

— Здесь уже все закончено? — спросила я.

Он закивал энергично, так как в этот момент разливал кофе, ни одной капельки — мимо.

— Да, все комнаты как раз такие, какими я хотел их видеть.

Да, именно так. Не было ни картин, ожидавших, когда их повесят, ни большого пестрого дивана, который еще не принесли.

— Все комнаты одинаковые? — все же спросила я, хотя знала ответ заранее.

— Более или менее. Мне здесь удобно.

— А вам не кажется, что тут немного… скучновато? — Я проговорила это раньше, чем смогла заставить себя замолчать. Его кривая усмешка вызвала у меня желание проверить, действительно ли он такой честный, каким кажется.

Он, казалось, искренне удивлен.

— Нет, я считаю, что здесь очень спокойно.

Я осмотрела все вокруг со своего безопасного места на табуретке и вроде бы поняла, что он имел в виду. Здесь не было ничего, что могло бы стеснять тебя, как-то подавлять. Блестящие поверхности кухни, казалось, отражали только друг друга. По непонятной причине наше присутствие на них никак не сказывалось.

— Здесь нет ничего, что могло бы привидеться в кошмарном сне, — сказал он, продолжая удивляться. — Нет ничего угрожающего.

В этом я не была уверена. Мне снятся ужасные сны, в которых я до бесконечности брожу по пустым зданиям, полагая, что нашла выход, но каждая следующая комната, в которую я попадаю, оказывается точной копией предыдущей, и я уже начинаю бояться, что догоню сама себя, если все так дальше будет продолжаться. Я вижу, как пыль разлетается за кем-то, по чьим следам я иду, но оказывается, что этот «кто-то» и есть я сама. Если я пойду немного быстрее, мне удастся увидеть взмах моей юбки прежде, чем она исчезнет за углом.

— А что думают о квартире ваши родители? — спросила я.

— Она им… нравится.

Я начала испытывать симпатию к его родителям. А известно ли им, что он винит их в собственной раздражительности? Должно быть, они очень умные люди, хоть и проводят дни за разрезанием и сшиванием человеческих внутренностей.