Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1 - [10]

Две женщины, одна из периода времени а (продюсер сам не мог сказать толком, какого), а другая из периода в (это «наше» время, как сказал он), встречаются в какой-то точке времени периода с (продюсер не знал, что это за время с) для достижения общей цели xyz. Между обеими женщинами, пришедшими из двух разных периодов времени, на пути к цели xyz завязывается «замечательная дружба». В конце, после того как они спасают q, u и w от смерти и других катастроф, которым те предпочли бы смерть, обе женщины возвращаются каждая в свое время и продолжают вести обычный образ жизни вплоть до дня смерти, который, по словам продюсера, будет последним кадром фильма: эта умирает, и та умирает, и так все заканчивается. Продюсер считал, что идея разрушить временной барьер очень удачна, и после того, как сценарист закончил работу, продюсер еще больше помешался на сценарии и решил снять по нему фильм, а вот с этим сценарист просил повременить.

В глубине души он знал, что ему не удалось разрушить барьер времени, и даже если он и «нашел», о каких периодах идет речь и кто они — действующие лица, он понимал, что на экране это не пройдет. И что еще хуже, зрители не поверят фильму; только американцы умеют делать такие вещи (в определенных условиях также и французы), но втереть еврейскому зрителю еврейские штучки — этот номер не пройдет.

Он изобразил, будто вся эта черная дыра имеет место в мозгу ученого в институте им. Вейцмана: тот хочет поставить эксперимент (почему только ученым можно проводить эксперименты, почему?) и оказывается вовлеченным в галлюцинацию, которая и составляет суть фильма.

У него не было недостатка в фильмах, чтобы почерпнуть из них приемы, и продюсер подумал, что то, что хорошо для 250 миллионов говорящих по-американски, подойдет и для 5 миллионов «израильтянцев». Увы, он ошибся и был раскритикован в газетах в пух и прах. Публика, как говорится, «делала ноги» из кинозалов, а те немногие психи, что оставались внутри, были другие сценаристы, которые пришли, чтобы выразить ему солидарность или сочувствие его глупости.

— Мне неприятно, — признался ему один, — но на твоем месте я бы сжег этот фильм.

— Мне жаль, — говорил другой. — На твоем месте я бы покончил с собой или что-нибудь в этом роде.

— Досадно, — сказал ему друг детства. — На твоем месте я бы уже в самом начале отказался браться за эту работу. Переходы во времени непостижимы, и твоя попытка отнестись к ним просто как к чему-то, само по себе происходящему, — оскорбление интеллигенции. Единство времени, места и действия, все остальное — шарлатанство!

Сценарист слушал и не знал, куда ему деваться. «Как же я оскандалился, — думал он. — Как оскандалился, Б-г мой, я этого не выдержу».

Он ходил по изменившим ему улицам и не знал, куда ему спрятаться. Он поехал в Иерусалим и не знал, где ему спрятаться. Поехал в Нагарию и не знал, где укрыться. Отправился на вечеринку, чтобы забыть все и отвлечься, и встретил там девушку, которая сказала ему:

— А я думала, что Вы не знаете, где Вам спрятаться.

— Верно, — сказал сценарист, — я действительно не знаю, куда мне спрятаться.

— Давайте я покажу Вам, — сказала ему девушка.

— Что? — переспросил сценарист.

— Где Вы можете спрятаться.

— Ты на самом деле знаешь, где я могу спрятаться?

— На сто процентов.

— Я должен взять с собой что-нибудь?

— Сумку через плечо и рюкзак разума, — сказала девушка.

Они назначили место и время встречи на завтрашний день. Девушка пришла на назначенное место. Ее можно было увидеть уже за пять минут до условленного времени, и сценарист, заметно ускоряя шаг, появился из боковой улочки.

— Надеюсь, я не опоздал, — сказал он.

— Пойдемте, — сказала девушка.

Она подвела его к машине «альфа-33» восемьдесят восьмого года, и они тронулись с места. «Это внутри города?» — спросил сценарист, но девушка не ответила, и его разобрало любопытство. Они проехали 550 километров, далеко-далеко за пределы города, доехали почти до Эйлата, но, разумеется, не въехали в него, а остановились в самом сердце пустыни.

— Ого, а здесь классно, — сказал сценарист, вглядываясь в окружавшие их горы с их библейской и геологической мощью. — Я потрясен, никогда не видел ничего подобного вот так.

— Хорошо, пока, — бросила девушка.

— Что, здесь? — удивился сценарист.

— Да, почему нет?

— Когда приедешь за мной? — спросил он.

— Когда-нибудь, — сказала девушка и села в свою «альфу-33» восемьдесят восьмого года.

Воцарилась пустынная тишина, тишина вне времени, непреходящая тишина вечности. Там не было ни одного предмета, даже похожего на пластик. Он пошел и по мере того, как шел, понял, что должен был начать свой фильм с какого-нибудь пустынного места, что пустыня скрывает в себе множество тайн, и все, что выйдет из нее, будет выглядеть самым обыкновенным в мире. Он понял, какую глупость сморозил, что изменил пустыне, попытавшись создать что-то логичное.

«Какой же я был дурак», — сказал себе сценарист и уселся на никому не нужный камень.

Он не знал, что он еще больший дурак, чем ему казалось. Не знал, что он окончательно чокнутый. Никто не придет забрать его отсюда. И вдобавок ко всему он оказался таким глупцом, что удалился от шоссе и заблудился. Несколько дней он сумел продержаться благодаря разным ящерицам, которых ему удавалось поймать, и скудному запасу воды, что был у него в рюкзаке, но после этого пустыня поглотила его, возможно, оттого, что он не отнесся к ней с должным уважением.