Израиль в Москве - [17]
Не дом, а полная чашка
Изя в зеркале с усилием сделал нарядное лицо (утомительное желание нравиться) и, неслышно насвистывая, замшевой походкой регтайма направился к кухне, где уже гомонило общество и раздавались гигиенические поцелуи в воздух, а также нехитрые подарки Святой земли: тарелка с видом Иерусалима, ладошка хамсы, косметика Мертвого моря.
— Мертвое море — лучшее море, — рассуждал Гена, — мертвый сезон — лучший сезон, а мертвый араб — лучший араб!
Изя почувствовал неловкость. Как обычно, душила пошлость.
— Гена, ты же, кажется, либерал. Неудобно.
— Неудобно шубу в трусы заправлять. Арабы, вон, евреев убивают, не задумываются. Им удобно!
Кухня, гнездо диссидента, казалась тесней, чем прежде.
— В тесноте, да не обедал, — опрометчиво уронил Израиль.
— А вот и нет, у нас уже все готово, — начала обижаться Галка.
— Поддам, поддам, поддам, вместе с Изькой сегодня поддам! — голосил Гена.
Культ старинного буфета непоколебим с давних пор. Деревянные гроздья, бронзовые ручки, коричневая тоска. Антиквариат. Шепотом:
— Галя, выбрось эту бандуру. Не пожалеешь.
Не дает ответа. Пожимает плечами. Весело жалуется Марте:
— Чтобы ресницы красить, нужны очки. Надев очки, не подберешься к глазам.
— Это как лысому кипу носить, — успокоил ее Изя, — ветром сносит.
Знакомая анатомия московской квартиры. Плюшевый уют. Как говорил Левон Даниелян, «не дом, а полная чашка».
Ковер над заслуженным диваном украшают скрещенные сабли.
— Давненько не брал я в руки шашек, — голосом Чичикова пропел Изя. Незагоревший светлый квадрат на стене — след от портрета Солженицына, в котором Гена разочаровался. Варварский цветок граммофона, Хэм в толстом свитере, дремлют пожелтевшие листья тех же книг, плёнки кассет. Ворованный воздух. Лолита Набокова, пепел Вайды, зеркало Тарковского. Даже золотая рыбка в аквариуме та же. Ау, шестидесятые!
Картина, изображавшая ночной Нью-Йорк с покойными близнецами Торгового центра висела чуть криво. Некоторая раздражала его всегда неправильность. Нет, надо сказать правильно: его всегда раздражала некоторая неправильность.
Синдром Монка
Пришлось подойти и поправить. Это синдром Монка[14], все усиливающийся. Неизвестно, что послужило причиной — увлечение коллажами, страсть к композиции, приобретенный минимализм? «С очами лиловыми хаос» беспокоил его как заноза. Приходя в гости, даже в кабинет врача, он выпрямлял все кривое, удивляя доброго доктора Моше.
Или расставлял на чужих вешалках головные уборы и зонтики в правильном, как ему казалось, порядке. Интуитивная борьба с энтропией, жажда гармонии. Возможно, ветвь аутизма. Люди пока не пугались. Марта называет это занудным тоталитаризмом.
На столе натюрморт малых голландцев: под шубой мерцает вороненая сельдь, томится сыр с большими ноздрями, маются грузди, интимно розовеет семга.
— Миллион фунтов стерляди, — зачем-то буркнул Изя.
В центре стола — горящий семисвечник. Полукровки часто становятся архиевреями: на комоде — менора, на двери — мезуза, на груди — Маген Давид.
Правда, футболка, привезенная для Генкиного внука, вызвала замешательство. На ней хохочущий младенец указывает на свою писку. Подпись кричит: «I’m a Jew!» («Я — еврей!») Кажется, носить эту майку здесь не будут.
А салат хорош. Авокадо, креветки, спаржа, грейпфрут и красный лук. Оливковое масло. Жареный чесночный хлеб. Вкусная гармония.
— Ты что пьешь? Виски? Мы тебя выведем на чистую водку, — балаганил Гена. Молодцевато склонил бутылку.
— Вам видней, я иностранец, — держал низкий профиль Изя.
— Люди и львы, орлы и куропатки, к вам обращаюсь я, друзья мои! — В Генкином бокале волновалась «Смирновская». Он уже кричал. Так кричит человек, у которого есть слуховой аппарат, но он им не пользуется.
— Гена, не тамади, будь попроще. Ладно, давайте со свиданьицем.
Звон стекла. Все влили в себя разную жидкость. Наступил обед молчания.
Я закушу удилами
«С этими людьми есть о чем помолчать», — думал Изя, орудуя вилкой и ножом. Вокруг чешской люстры с гудением барражировали две тяжелых мухи — Лиза и Зоя. Они ждали окончания банкета. Гена вновь потребовал наполнить бокалы. Его веселая пасть чеканила голосом Юрия Левитана:
— Товарищи мужчины! Неуклонно овладевайте товарищами женщинами! Товарищи женщины! Неустанно повышайте свою сексуальность!
— Закусывай, — шептала ему Галя.
— Я закушу удилами, — гусарил Гена.
Подали фуагру. Баловство.
— Фуа-гра, подагра, виагра, — ласково гудел Изя.
Бурдянский захмелел:
— Хватит уже! Двести лет вместе! Пора валить.
Он валит уже лет тридцать.
— Вот и младший наш, Олежек, собирается.
— Как ныне собирает вещи Олег? — заинтересовался Изя. — Куда?
— Да на Техасщину. К своему брату.
— Изька, — пискнула Галя, — ты так любил Москву. Какого черта ты уехал?
— Если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции у моря, — важничал по-бродски Изя. — Вчера я прилетел из рая. Он называется Израиль. Давайте за него.
— А как тебе Москва?
— Обла, огромна, стозевна и лаяй.
— Надо к нам в июне приезжать — время надежд и тополиного пуха.
— Бремя тополиного пуха?
— Да, — пригорюнился Гена, — жидеют наши ряды, редеют наши жиды. А ведь еврей в России — больше, чем еврей. А в Израиле — меньше, меньше, понял?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.