Израиль в Москве - [10]
Октябрь, ноябрь, соплябрь, озябрь…
Гербарий памяти
Он перешел на другую сторону, посидеть у Покровских стареньких ворот. Прижаться щекой к равнодушной Москве. Взглянуть на жену Ленина. В граните она смотрелась неплохо. Была, кажется, «народоволкой». Народные волки.
Покровка, Солянка, Таганка. Покровские дрались с солянскими. Авантюрная пробежка по зебре. Машины не сбавляют ход. А дорога ведет к храму. Туда, где царит роскошная Елоховская церковь. Боря, племянник, вчера клялся, что сам видел, как из нее вышли три богатыря: Быков, Лунгин и Спиваков, размашисто перекрестились, а шедший за ними Михалков, ласково, в усы, промурлыкал: «Вот ведь как Господь управил».
Млеет румяный Разгуляй, вызывающий в памяти бестолковую юность, фарцовщиков Фирса и Строковского, амбала-продавца из мебельного Леху Мохнаткина, у которого Изя добыл рижскую стенку. Там же обитал Егорка. У него на подоконнике жил в банке чайный гриб — заспиртованный уродец, а за стенкой соседка Гавриловна спала в одной постели со своим великовозрастным сыном.
После матерных переулков Покровки с пузатыми купеческими домами распахнулись грязноватые Чистые пруды. Когда-то здесь скользили по воде черные лебеди. Красные клювы удачно дополняли их облик. Лебедей не видно, возможно, их перевели на зимние квартиры. В пруду болталась пивная банка, окурок, презерватив. Декадентский натюрморт. За щеткой кустов — дорические колонны кинотеатра «Колизей», ар-нуво. Теперь — театр «Современник».
Изя любил ходить в кино. Разлюбил. Синема захватили тинейджеры с попкорном. Для них и производится вся эта электронная лабуда со спецэффектами. С Изей остались Герман, Вуди Аллен, Авербах, Спилберг, Балабанов.
Узкая Мясницкая, самая европейская. Одна из любимых улиц. Небо над Грибоедовым бледное, нездоровое. Табуны пешеходов, ВХУТЕМАС, чайная пагода, почтенный почтамт, на кованых балконах настурции, возможно, насгреции. Интимные места Москвы. Он знал здесь в лицо каждую кариатиду. В витринах — фрукты из Израиля. Привет, милый!
Грубо прерванная Мясницкая упирается в Лубянку. Вон там жил Маяковский. Изя даже увидел идущего навстречу мрачного гиганта.
Робкая полоска первого снега, напоминающая кокаиновую линию. Родной неяркий русский свет. Строгая гризайль: цвет седого пепла, умбры и чуть охры. Графика озябших ветвей, акварель застенчивых луж.
Передвигаться можно, не отрывая глаз от земли, перепрыгивая выбоины, опасно оскальзываясь, шипя «shit»[9]. Не хватает еще посреди столицы сломать какую-нибудь шейку бедра.
Ага, вот почему он шагает по Израилю с гордо поднятой головой. Ходит как хозяин. Не только потому, что он — еврей в Еврейландии. А еще и потому, что всегда сухо и чисто.
Выйдя на Пушечную, Изя, неожиданно для себя, сказал: «Оп-па!» Потому что увидел знакомое лицо. Это оказалось медийное, довольно смуглое лицо Елены Ханги. Она, услышав «Оп-па!», не растерялась, а ярко улыбнулась и находчиво сказала «Здравствуйте!» Изя тут же пригласил ее на презентацию. Поблагодарив, Ханга окунулась во вращающуюся дверь стеклянного офиса. А Изя пересек Пушечную, шагая по «зебре» широко как «Битлз» и даже напевая «When I’m eighty four»[10].
Впереди подмигивает Охотный Ряд. «Пойду я пешком и в машину не сяду, спущусь потихоньку к Охотному Ряду». Где тут охотнорядцы? В Думе думают?
Навязчивая реклама женского белья «оргазм». Оставив позади лохматого Маркса, Охотный Ряд неохотно перетекает в Тверскую. Слева — позирующий туристам черный зиккурат кремлевского фараона, развеселые луковки византийского храма. И опять «оп-па!» — нет Зарядья с гостиницей «Россия». Сырое зеро, суровые снежинки, северная манна.
Пешков-стрит
Справа — уставшая от переделок Тверская. Горькая улица. Пешков-стрит, «Брод», где так любил фланировать (хилять) юный стиляга Изя. Обычно по правой стороне.
Прямо — Манеж. Его наивная простота испорчена муляжами. Тверская сияет, моргает неоновыми ресницами. Витрины с курносыми манекенами, таджики в касках и оранжевых жилетах, двуличные орлы, наглые билборды-билморды, растяжки, сити-вижн, бренды, стенды, аренды. Джунгли потребления, ловушки для консюмеров. Изя еще помнил невзрачное обаяние советских витрин, заставленных банками сгущенки да завтрака туриста. За стеклом книжного магазина кричащие обложки: «Путин — последний сын Сталина», «Пятая колонна — кто они?», «Сталин был прав».
Все это многообразие несколько портит зеленая кисея, которой завешаны многие фасады. Граждане под навесами прыгают по деревянным мосткам. Забытый вид спорта: прыжки через лужи. Латентный ремонт. Реставрация. Реставрация социализма. Совок будет как новенький. Все опять станут бедными. Равенство. Сплоченность ретроградов. Россия могла родить демократическую республику, но согласилась на аборт.
У одного из окон Изя вздрогнул. Это была голограмма. Три дэ. На него с укоризной смотрели бледные глаза полковника Путина. В папахе и погонах. Товарищ президент. Вышел из дзержинской шинели. Людям такие нравятся. Говорят — это выбор народа.
На заре нулевых, ранний, еще не отвердевший Путин обрадовал питерских: «Кремль — наш!»
На другом берегу Тверской — античный «Националь». Около него раньше переминались стайки нескромных тружениц секса.
Эта книга перевернет ваше представление о людях в форме с ног на голову, расскажет о том, какие гаишники на самом деле, предложит вам отпущение грехов и, мы надеемся, научит чему-то новому.Гаишников все ненавидят. Их работа ассоциируется со взятками, обманом и подставами. Если бы вы откладывали по рублю каждый раз, когда посылаете в их адрес проклятье – вслух, сквозь зубы или про себя, – могли бы уже давно скопить себе на новую тачку.Есть отличная русская пословица, которая гласит: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, Уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины…
О прозе можно сказать и так: есть проза, в которой герои воображённые, а есть проза, в которой герои нынешние, реальные, в реальных обстоятельствах. Если проза хорошая, те и другие герои – живые. Настолько живые, что воображённые вступают в контакт с вообразившим их автором. Казалось бы, с реально живыми героями проще. Ан нет! Их самих, со всеми их поступками, бедами, радостями и чаяниями, насморками и родинками надо загонять в рамки жанра. Только таким образом проза, условно названная нами «почти документальной», может сравниться с прозой условно «воображённой».Зачем такая длинная преамбула? А затем, что даже небольшая повесть В.Граждана «Кровавая пасть Югры» – это как раз образец той почти документальной прозы, которая не уступает воображённой.Повесть – остросюжетная в первоначальном смысле этого определения, с волками, стужей, зеками и вертухаями, с атмосферой Заполярья, с прямой речью, великолепно применяемой автором.А в большинстве рассказы Валерия Граждана, в прошлом подводника, они о тех, реально живущих \служивших\ на атомных субмаринах, боевых кораблях, где героизм – быт, а юмор – та дополнительная составляющая быта, без которой – амба!Автор этой краткой рецензии убеждён, что издание прозы Валерия Граждана весьма и весьма желательно, ибо эта проза по сути попытка стереть модные экивоки с понятия «патриотизм», попытка помочь россиянам полнее осознать себя здоровой, героической и весёлой нацией.Виталий Масюков – член Союза писателей России.
Роман о ЛЮБВИ, но не любовный роман. Он о Любви к Отчизне, о Любви к Богу и, конечно же, о Любви к Женщине, без которой ни Родину, ни Бога Любить по-настоящему невозможно. Это также повествование о ВЕРЕ – об осуществлении ожидаемого и утверждении в реальности невидимого, непознаваемого. О вере в силу русского духа, в Русского человека. Жанр произведения можно было бы отнести к социальной фантастике. Хотя ничего фантастичного, нереального, не способного произойти в действительности, в нём нет. Скорее это фантазийная, даже несколько авантюрная реальность, не вопрошающая в недоумении – было или не было, но утверждающая положительно – а ведь могло бы быть.
Если вам кто-то скажет, что не в деньгах счастье, немедленно смотрите ему в глаза. взгляд у сказавшего обязательно станет задумчивый, туманный такой… Это он о деньгах задумается. и правильно сделает. как можно это утверждать, если денег у тебя никогда не было? не говоря уже о том, что счастье без денег – это вообще что-то такое… непонятное. Герой нашей повести, потеряв всех и всё, одинокий и нищий, нечаянно стал обладателем двух миллионов евро. и – понеслось, провались они пропадом, эти деньги. как всё было – читайте повесть.
Рут живет одна в домике у моря, ее взрослые сыновья давно разъехались. Но однажды у нее на пороге появляется решительная незнакомка, будто принесенная самой стихией. Фрида утверждает, что пришла позаботиться о Рут, дать ей то, чего она лишена. Рут впускает ее в дом. Каждую ночь Рут слышит, как вокруг дома бродит тигр. Она знает, что джунгли далеко, и все равно каждую ночь слышит тигра. Почему ей с такой остротой вспоминается детство на Фиджи? Может ли она доверять Фриде, занимающей все больше места в ее жизни? И может ли доверять себе? Впервые на русском.