Изоляция - [40]

Как бывает в таких случаях, парни мысленно спрогнозировали наше поведение и, решив, что Гремучий не станет ввязываться в их дела, продолжили бег. Обогнув ржавую «девятку» на парковке, они пересекли улицу и дали чесу в сторону парка.

Гремучий напрягся снова, когда из того же офиса выбежали еще двое запыхавшихся парней. В дутых ватных куртках, зимних спортивных штанах, без шапок, рожи заросшие, в руках тоже типа обрезы. Кого же эти парни мне напоминают?.. Ах да, напоминают тех, что десять секунд назад здесь промчали. Я не оракул, но понять несложно: зуб даю, первые кинули вторых возле схрона. Банальщина…

— Где они, сука?! — завопил первый, таращась перед собой.

Второй помотал головой в обе стороны.

— Съе*ались, говнюки, ля.

— В парк?!

— Скорее всего, пидорасы!

Они, казалось, нас в упор не хотели замечать. Второй, остановив, наконец, взгляд на Гремучем с пушкой в руке, на секунду задумался. Но не о том, вылетит ли из «гюрзы» пуля, а, скорее, о том, ответит ли «дог» на его вопрос. Тут ведь ясно, что при нынешнем положении вещей нужно дважды подумать, стоит ли озвучивать перед кем-то свои вопросы. Особенно если этот «кто-то» — «дог». Да и я, такой же тягач как они, отвечать им не обязан.

Словно прочитав мои мысли, парни сначала попятились, не спуская с Гремучего глаз, а затем обогнули ту самую ржавую «девятину» и замелькали пятками к городскому парку.

Жаль. Я надеялся, что все-таки завяжется выясняловка, в ходе которой обозленный на меня Гремучий несколько грубо выразится, а взведенные парни не поймут тона. И начнется пальба… Мамоньки, а ведь это был бы просто флеш-рояль! Беги тогда — не хочу.

Но спустя всего минуту на улице снова стало тихо и безлюдно.

Безлюдно — это, конечно, если не считать высохших останков двух людей под стеной пятиэтажного дома — спрыгнули с балкона в разгар эпидемии. Похоже, одновременно. Собаки давно разодрали одежку, разделывая тела. А птицы доклевали останки.

Безлюдно… Безлюдно — это если не видеть свисающую с окна того же дома кость руки. Или продырявленного пулями скутера, вместе со своим хозяином залетевшего под днище БТР. Ветер шевелит воротником грязной рубашки.

Безлюдно — это если не видеть останки тела, по которому проехал танк. Или того парня на скамейке, что сам вынес себе мозг из ИМ. Мимо него я проходил сотню раз, но сейчас приостановился. Может, я впервые ему позавидовал?

Толчок ствола в спину — неприятное ощущение. Испытываю его не впервые, но так и не могу смириться с тем, что меня ведут. Уж как-то привык наоборот.

— Шагай.

И мы пошли. По пути встретили живого. Моего «коллегу», также одиночку, тем не менее пожелавшего обойти стороной. «Прости, дружок, — говорили его глаза, — „Дог“ хоть мне и не кум, но встревать меж вами не стану».

Да ладно. Можно подумать, рассчитывал на это сильно.

Отряд шушкинских «сыновей» высматривал нас в бинокль метров с пятидесяти, ошиваясь в районе «книжки».[12] Где-то в области копчика сформировалась мимолетная надежда: а вдруг кто сейчас Гремучему из «драгунова» в ухо влепит? Ну мало ли, может, личные счеты у кого? Но слишком быстро исчезает эта детская надежда. Будь я сам в числе «сыновей», стрелял бы? Нет, конечно. Кто так счеты сводит, пусть и личные?

Потом еще слышались чьи-то крики со стороны обгорелого универмага. Один из голосов принадлежал женщине, но визгливым и близким к истерике как раз казался мужской. Нынешнему положению женщин, предоставленных судьбой самим себе, я вообще не завидовал. Уровень их озверелости все еще недотягивал до нашего, а потому зачастую их исход решала неготовность переступить через себя и воткнуть палец нападавшему под бровь. В данном случае крики затихли в тот же миг, когда там грянул выстрел. Вот и нашелся весомый аргумент.

Пройдя мимо оставшегося в стороне универмага, мы поднялись на Соборную… Главную улицу города. Довольно-таки узкую для центра, брусчатую, неудобную. Проехать по ней днем даже мне, байкеру, было настоящей пыткой. Трамвайные колеи, неуклюжие троллейбусы, бесконечный поток маршруток и неуравновешенных таксистов, пешеходные переходы через каждые десять метров и брусчатая проезжая часть — все это делало Соборную прыщом на заднице каждого следующего поколения градоначальства. Впрочем, до операции дело так никогда и не доходило, прыщ беспокоил пять лет, а потом передавался по наследству другому, кто садился в кресло мэра. Наверное, так должно было быть до конца света. И вот, когда он настал, улица пришлась ему именно в таком виде.

Сейчас Соборная была свободна. Много машин осталось гнить у обочин и посреди дороги, обесточенные троллейбусы и красно-желтые вагоны трамваев остались на своих местах с открытыми дверями, но их наличие на обезлюдевшей улице скорее добавляло ей памятной скорби, чем напоминало о прошлых днях.

Центр.

Под ногами скрипят осколки стекол, по тротуару рассыпаны куски кирпичей, тут и там асфальт вздыблен островами ныне пожухлой травы, от многих почернелых зданий несет сыростью и все еще гарью. Фрагменты одежды — цветастых летних платьев, разорванные дорожные сумки и просто сменное белье грязными кучами нагромоздились на сточных решетках. Плакаты с изображением зеленого шарика и расклеенные по всему городу памятки о способах и средствах индивидуальной защиты от вируса порядком выцвели, покрутились как старые фотографии, местами оборвались. Ряды дыр в стенах от автоматных очередей, провалы в зданиях и обгоревшие танки, в сумасшествии своем открывшие огонь по гражданским…