Изоляция - [32]

— Вот думаю, Варяг, корешка твоего поспрашать. Салманыч, а? Может, слыхал, кто ночью на затарку ходил? — занюхав рукавом, спросил меня «дог».

Я пожал плечами, качнул подбородком.

— Понятия не имею. А что, мне предъявляешь?

Гремучий растянул губы в подобии улыбки. Наверное, если б объявить конкурс на лучшую улыбку акулы, изображенную человеком, он мог бы выиграть.

— Я ж не фраер, чтоб каждого тягача на предъяву брать. Мне интерес прагматичный. Ты обитаешь недалеко от нашего Торжка, вдруг чего видал-слыхал?

— Ага, понял. В стукачи пригласить хочешь. — Отвечаю ему таким же оскалом. — Не выйдет. Не гражданин начальник ты мне, и я не принятый торчок. Спрашивай вона, — я кивнул головой на дверь, откуда доносились вопли выведенных на свежий воздух мальцов, — может, подскажут чего. Они много что видели и слышали.

Его оскал не изменился, глаза лишь потемнели и словно бы еще глубже внутрь черепа ушли. Заискрили оттуда, как два черных кварца. Зацепил я за живое, еще один канат обрезал, что сдерживал его. Чувствую, еще разок — и реально до чего-то договорюсь.

— Думаешь, в баре я тебя не трону? — понизив голос, спросил он. — А? Типа потому, что ты с Калмыком на мази? Так я эту мазь сейчас тебе на лоб намажу, понял? Сильно до х*я ты на себя берешь, тягачок. Не понесешь — раздавит. Сечешь?

— Эй, мужики…

Варяг только слез со своего стула, но те двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, как из ларца — раз! — и уже своего начальника прикрыли, автоматы перед собой выставили. Тоже полукровки родом с оружейного нашего, «Форта», — подобия родных «калашей», только под тот же чертов импортный патрон. «Галилями» они, кажись, называются. Или «еврейчиками», ежели по-простому. Так вот один мне в голову ствол направил, другой — Варягу в грудь.

— Назад! Руки! — резким голосом закричал один из них.

Сидящие за ближайшим столиком двое «сыновей», опрокидывая стулья, тут же вскочили на ноги, свои автоматы (а они, понятно, не носили их под одеждой у себя дома) похватали, затворами шкворнули. Даже Калмык, оставив бутылку, с отработанной годами быстротой извлек «ремингтона», направил его в грудь одному из салаг. А вот обедавшие тягачи, почуяв запах оружия, спехом оставили все, что было на столах, и быстренько так из «Невады» ретировались. Будто вот-вот на воздух она должна была взлететь.

— Слышьте, э! — подал голос один из «сыновей». — Вы бы решали свои вопросы где-нибудь за пределами бара? Сейчас наши сбегутся, много мяса будет.

— Ну чего, теперь и поговорим, — проигнорировав предупреждение, сказал Гремучий, — в непринужденной обстановке.

Он подкурил, прокрутился на круглом стуле, визуально оценив характер ситуации, подмигнул мне. Я же продолжал сидеть как и раньше, спиной к залу. Головой лишь медленно повертел, чтобы убедиться, что положение мое, как и прежде, — на лезвии бритвы: одна нога скользнет — распилит пополам.

— Мужики, да хорош вам, — снова заговорил Варяг, застыв с поднятыми руками и таким лицом, будто он нечаянно огни на посадочной полосе погасил, как раз когда садился самолет.

— Хорош тебе, бородатый, мужиком меня обзывать, — посерьезнел Гремучий. — У нас «мужики» свиней в «Петроцентре» разводят. Будешь рот не по теме открывать, присоединишься к ним.

— Э, я к кому обращаюсь? — Тот самый «сын» сделал шаг вперед. — Суки лагерные, оглохли, что ли?! Ну-ка быстро железо опустили и на хер отсюда съе*лись!

На стороне хозяев было явное преимущество: три ствола против двоих, причем те, в кого целились «псята», были целями низкой важности. Другими словами говоря, «сыновья» могли запросто открыть огонь да хоть сейчас, и, даже если салабоны с «галилями» в нас с Варягом успеют выстрелить, на общем положении дел Шушкиных это никак не обозначится. Трупы в баре — плата за общедоступность и известность. К слову, не единожды введенное требование сдавать оружие на входе всегда приводило к потере клиента: большинство посетителей никому не доверяли свои пушки и не соглашались расставаться с ними ни под каким предлогом.

Тем не менее Гремучий не чувствовал притеснения. Наоборот, он смотрел на «сыновей» так, будто был уверен, что они никогда в него не выстрелят. Будто был уверен, что они не станут портить отношения с Нанаем и «военным» руководством в целом из-за каких-то там малоизвестных тягачей. И, разумеется, такой расклад имел все основания для реализации.

— Ты за базаром-то следи, юный шушкиновец, — ткнул в сторону «сына» дымящей сигаретой «дог». — А то ж я и запомнить тебя могу. При случае, кто знает, как обернется?

Скрипнула дверь, в бар вошел человек. Лет пятидесяти, но все еще крепыш на вид. Голова в серебристой седине, на обветренном, сухом лице шрам, стянувший щеку и не позволявший левому глазу открыться больше чем наполовину. На плечи накинута утепленная армейская куртка, никакого оружия при себе. Это был сам генерал Шушкин. Окинув взглядом, он быстро оценил ситуацию, упер руки в бока, вопросительно посмотрел на Гремучего.

— Иван Семеныч, — выпустив изо рта кольцо дыма, Гремучий в извиняющемся жесте приложил ладонь с зажатой меж пальцами сигаретой к сердцу, — клянусь, не собирался тут вам устраивать дебош. Вы же, наверное, в курсе, что было ночью? Так вот я по поручению Вертуна… Ищем, так сказать, виновных, а посетители у вас крайне несговорчивы. Мне б то всего пару вопросов поставить, но мирный диалог чего-то не прокатил. Пришлось вот так. А тут еще и ваши оскорблять берутся. Вы бы успокоили парней, скажите им, что мой друг Салманов сейчас расскажет кое-что, и я уйду. Уверяю, мои пацаны не начнут шмалять первыми.