Изобрети нежность - [10]

После новой паузы размеренно («Как обухом по голове», – сказала бы Татьяна Владимировна) загрохотало другое окно, что было в стороне от кушетки. Мужской голос откуда-то с улицы уловили все трое, но за грохотом нельзя было понять что-нибудь.

Стук оборвался. И отчетливо послышалось:

– Кто тарабанит?! Слышь? Эй! Нет ее!.. – Павлик узнал этот раздраженный, с простудной хрипотцой голос. Впрочем, Татьяна Владимировна говорила однажды, что хрипит Алексей Кузьмич не от простуды, а от водки: Павлик в этом пока не разбирался. Алексей Кузьмич, или просто Кузьмич, жил в первом, ближнем от них доме и по какому-то договору охранял коллективные сады, так что Павлик и Татьяна Владимировна познакомились с ним в день приезда. Вика тоже узнала сторожа. Впервые оставила свой воротник и выпрямилась на кушетке.

Но тот, кто стучал, не сразу отозвался Кузьмичу. Сначала обогнул дом и вышел за калитку. Поэтому слов его разобрать не удалось. Но голос оказался женским, с непонятно жалобными интонациями.

Вика даже подпрыгнула от испуга.

– Мама?! – шепотом воскликнула она, не утверждая, а спрашивая почему-то, словно бы Павлик или Костя могли знать это лучше ее.

– Да уехала! Видел я! С вечёр еще!.. – раздраженно сказал Кузьмич.

Опять что-то неуверенно проговорила женщина.

– С ей небось! – ответил, будто ругнулся, сторож. – Куда она его?

Речь, видимо, шла о Павлике.

Теперь, когда снова заговорила женщина, в голосе ее определенно звучали слезы.

– А! Ерунда это все! – отозвался Кузьмич. – Держать надо лучше! Не баловать! Я вскинулся, думал, война, никак! Объявится!

Голос Кузьмича постепенно удалялся. И когда затихло его ворчливое бормотание, все трое облегченно вздохнули. После такого долгого напряжения просто не могла не наступить какая-то разрядка.

– Ну вот… – подытожил Костя, – теперь все в ажуре!

Вика

– Может, они еще не видели, что я написала ей? – спросила Вика.

– А что ты написала там? – уже в полный голос, как бы освобождая всех от необходимости сдерживаться, спросил Костя.

– Что велел! – Нашарив ногами башмаки на полу, Вика притопнула, надергивая их, поднялась. – Что еду к тебе и чтоб не искали! Что дядьки Андрея видеть не хочу. На стол положила. На самом виду.

– Ну, тогда они… – Костя в задумчивости потер лоб, виски. – Тогда они должны в Вологде нас искать… А ведь я там совсем уволился, – неожиданно признался он. – И выписался. Сказал, в Мурманск еду. А мать в деревне знать ничего не знает. Пусть немножко поколесят!..

Павлик из этого разговора понял, что вся сегодняшняя операция была давно и до мелочей продумана. Тем загадочнее то, что они, можно сказать, провалились… И наверное, Костя думал о том же. Спросил:

– Тебя она не видела, как переехали? – Имелась в виду мать Вики.

– Нет… Н-не знаю, – поправился Павлик. – Я ее не встречал.

– Ну, ладно… Потом разберемся! Что, где… – Костя проверил маскировку на окнах и включил свет. Вика тем временем сняла и бросила на кушетку пальто, шарфик, оправила на себе кофточку.

И первое, что пришло в голову Павлику, когда ярко вспыхнула люстра, это коротенькая запись из Аниного блокнота: «Все красивые – глупые…» Потому что Вика была красивой.

Глаза и брови ее были темными, а волосы оказались чуточку желтоватыми, светлые-светлые, и пушились, как невесомые. На белой шерстяной кофточке разноцветными стеклышками вспыхивал какой-то цветок. Она надела дома все белое, даже туфли, и потому выглядела особенно праздничной. Неожиданно аккуратной и слишком нарядной после ошеломляющего бегства через огороды, после тревожного ожидания в безвестности, среди темноты.

Аня еще никогда не ошибалась в своих заключениях. И, оправдывая Костину подружку, Павлик подумал, что даже в правилах грамматики бывают исключения. Значит, есть они и среди людей. Костя, например: и красивый и умный… Даже мать говорила, что он красивый…

– Ой! – обрадовалась Вика, увидев рисунки на обоях. – Что это?!

– Питекантроп, – машинально ответил Павлик, потому что глядел в это время на нее. И хотел пояснить, что это иллюстрация к тому, как человек стал человеком. Но Вика была уже у стены, довольная своим первым открытием на новом месте жительства.

– Это которые еще до революции жили? – Она тронула дубинку в руке человекообразного, потом ткнула ему в ухо. – Страшный какой! – И присела на корточки. – Ух ты! Хорошенький! – Это адресовалось уже поросенку.

– Ты рисовал? – спросила Вика у Павлика.

– Нет… Костя…

– Ой! Нарисуешь мне что-нибудь?

Костя пробормотал что-то утвердительное. Она распрямилась и быстро обежала всю комнату: заглянула в кухню, потрогала альбомы на этажерке, открыла и понюхала серебряную пудреницу на столике, мимоходом распушила перед зеркалом и без того пышные волосы.

Костя внушительно кашлянул, надеясь перехватить у нее инициативу.

– Ну, ладно! Давайте ужинать. Утро вечера мудренее…

– А я ужинать не хочу, я уже поужинала, – скороговоркой отозвалась Вика, раскрыв Брема на фотографии страусов. Костя вопросительно глянул на Павлика. Но и у Павлика аппетита не было.

– А где я спать лягу? – неожиданно спросила Вика.

Присутствие хозяйки в доме становится ощутимым

Мансарда, куда ее привели, очаровала Вику.