Изобретая все на свете - [9]

Луиза прищелкивает языком, сообщая птицам о своем приходе.

— Привет, привет!

Несколько голубиных головок выглядывают в окошки из-за сетки. Она открывает дверь голубятни и входит.

— Проголодались? — спрашивает она.

Голуби воркуют.

— Ну, конечно, еще бы! Ладно…

В этот час, в вечернем свете серое оперение птиц с красноватым или зеленоватым отливом окрашивается в густой, дивный синий цвет. Луиза окружена синевой. Синева в тон морозному воздуху. Она вытряхивает пакет семян в маленькие кормушки, чистит и наливает поилки и выходит, оставив дверь отрытой настежь. Она садится. Крыша под ней чуть теплая. Она еще плотнее заворачивается в одеяло Уолтера и откидывается навзничь, чтобы посмотреть, как стая из двух десятков голубей медленно по спирали набирает высоту. Темные птицы на синем небе. Птицы поворачивают все разом, повинуясь древнему порядку почти неслышимых для Луизы приказов.

Потом она сама ужинает консервированным гороховым пюре с солью. Это ее любимое блюдо, и она съедает его под радио. Так она и засыпает, стянув на себя покрывало со спинки дивана. Она не уходит наверх, потому что в окна гостиной светят фонари и Луизе уютно среди теней Нью-Йорка и отцовских вещей.

С утра во рту у нее словно пересохшая резина. Это от гороха. Луиза распахивает дверцу старенького холодильника и заглядывает внутрь. Ни яиц, ни ветчины нет — выдача продовольствия нормирована, — так что Луиза жует кусок тоста, сдобрив его белым маргарином. Масла нет. Махнув рукой на завтрак, Луиза одевается на работу.

Они счастливчики. Уолтер с Луизой живут не в многоквартирном здании, а в маленьком доме, оставшемся Фредди от отца, торговца, нажившего состояние на речных причалах Гудзона в нескольких кварталах отсюда. Он купил этот дом в 1898 году, а потом однажды ночью пропал — стал жертвой конкурентов. Легенда гласила, что наемные громилы разрубили деда Луизы на маленькие кусочки, распихали их по ящикам старого дубового комода и скинули его в реку, где он и сгинул навсегда. Луиза иногда представляла, как он в своем комоде, разделанный на кусочки, считает под водой деньги.

Она не помнила тех времен, когда квартал считался недобрым местом, хотя Уолтер любил рассказывать истории об авеню Смерти, о бойнях, о безнаказанных поджогах, о войне бутлегеров — Голландца Шульца и Колла Бешеного Пса. Луиза не знала, насколько можно верить его рассказам. Уолтер мог часами толковать о банде «крыс», терроризировавшей округу, когда они с Фредди и их другом Азором были молоды. Был там какой-то Мерфи, орудовавший киянкой, и еще Отчаянная Энн Уолш, метко метавшая кирпичи.

— Кирпичи? — переспрашивала Луиза, не находя в кирпичах ничего страшного.

И он отвечал, чуть ли не с пеной у рта, воскрешая свои детские страхи:

— Да, кирпичи! Швыряла их с крыш на головы ничего не подозревающих прохожих. Ты хоть раз видела, как это выглядит?

Разумеется, Луиза отрицательно мотала головой.

Но железнодорожные пути, когда-то тянувшиеся вдоль авеню Смерти, сняли, и теперь она называется просто Одиннадцатой авеню. Бойни по большей части исчезли вместе с запахом крови. Самые ветхие здания в квартале давно снесли, расселив прежних обитателей, ирландцев и немцев, по другим районам. После того как убрали линию надземки, впустив на улицы дневной свет, Адова Кухня, в представлении Луизы, стала вполне приятным местом для ребенка, особенно в сравнении с Адовой Кухней, в которой все еще жил Уолтер. Его Адову Кухню населяли призраки убийц, отбросов и Фредди.

На работу Луиза отправляется через Пятнадцатую улицу, откуда можно подземкой доехать до Восьмой авеню. Чаще всего она ходит на работу пешком. Не так уж далеко, всего двадцать с чем-то кварталов. Но Луиза все еще трепещет перед чудом подземной дороги, поэтому в особенно морозные или непогожие дни она позволяет себе роскошь заплатить пятицентовик и доехать до отеля поездом.

Подходя к станции, она еще наверху ловит запах подземки. Пахнет камнем и пылью. Она ускоряет шаг, заслышав приближение поезда. Он гонит вверх по лестнице теплый воздух, и дыхание туннеля обдает холодную мостовую. Пока Луиза платит за проезд, поезд отходит от платформы. Луиза слышит, как другой пассажир, опоздавший совсем чуть-чуть, протяжно со стоном вздыхает, будто вампир из кино, попавший под первый луч солнца. Когда Луиза выходит на платформу, этот мужчина бормочет себе под нос одно слово: «Чертовпоезд, чертовпоезд, чертовпоезд».

Сводчатый потолок станции выложен миллионами плиток цвета слоновой кости. Отражаясь от них, все звуки становятся холодными, словно они не под Манхэттеном, а в каменных недрах горы, и шум поезда эхом отдается в извилистых скальных тоннелях.

— Чертовпоезд, чертовпоезд, чертовпоезд…

Это звучит беззлобно, почти как молитва.

Движущийся вдали поезд гонит сквозь подземелье непрерывную волну воздуха и приглушенный гул. Луиза старается не обращать внимания на незнакомого пассажира, подозревая, что тот малость не в себе. Она садится так, чтобы не встречаться с ним глазами, и вынимает из сумочки ужасную книжку — «На юте» Ванды Лафонтен. Этот дамский роман кто-то забыл в отеле, и Луиза прибрала его, не сообразив сразу, какой он глупый. Она чувствует на себе взгляд незнакомца и начинает медленно читать, шепотом проговаривая каждое слово. Сосредоточиться на книжке не удается, зато она рада скрыться на ее страницах от чужих глаз. Она снова и снова перечитывает одну и ту же фразу: «Ах! Ой! — вскрикнула пышнотелая девка капитана». Сидящий рядом с ней опоздавший пассажир уставился на ее профиль. Она чувствует его взгляд левой щекой и подбородком.