Изобретая все на свете - [30]

В комнате необыкновенно чисто, но она нисколько не похожа на номера отеля «Нью-Йоркер». Она переняла черты личности жильца и превратилась в подобие кунсткамеры, в кукольный домик сумасшедшего ученого. Он объединил две комнаты: одну оставил спальней, а вторую превратил в мастерскую. Вся стена застроена темными шкафчиками, а в оставшуюся между шкафчиками крохотную нишу втиснуты опрятный письменный стол и стул. Здесь же великое множество катушек медной проволоки и мотков черных трубок. И повсюду магниты всех размеров и форм. Узкая кровать с аккуратно заправленной постелью, а из-под нее торчат книги. В одном деревянном ящике что-то вроде набора инструментов, только инструменты эти такой странной формы, что Луиза сомневается, действительно ли это инструменты. Вполне могут оказаться произведениями модернистского искусства. Совсем рядом с кроватью маленький запертый сейф, а рядом с ним груда пятифунтовых пакетов с арахисом высотой почти ей до пояса.

Луиза в восторге. Все, что она видит, чудесно и удивительно. Шары, разноцветные провода, непонятного назначения устройства, для которых она, хоть убей, не подберет названия. Любопытство полностью овладевает ею. Начать, решает она, стоит со шкафчиков. Но даже с ними она недалеко продвинулась. В первом же шкафчике ей попадается большая пачка бумаг, рукописных записей. Похоже, разрозненные листки дневника. Она уносит пачку к окну и при свете с улицы начинает читать.

«Уверяю тебя, для акулы-людоеда мы — нежнейший деликатес». Это я, входя в ресторан, подслушал обрывок разговора между чернобородым ресторатором Дельмонико и Томасом Коммерсфордом Мартином, автором научно-популярных книг и хозяином сегодняшнего банкета.

Я пунктуален и потому одиноко сижу за большим круглым столом. Мартин держит пост у дверей, поджидая остальных. Передо мной простирается белая гладь скатерти. У каждой тарелки карточка с именем. Меня поместили между двумя незнакомыми именами: Катарина Джонсон и Роберт Андервуд Джонсон. Я читаю имена, рассматриваю завитушки почерка, но не могу отвлечься от мыслей, оставшихся в лаборатории. Я занимаюсь отлаживанием модели телеавтомата, который намерен продемонстрировать публике в ближайшем будущем в «Мэдисон-сквер-гарден», построенном Стэнфордом Уайтом. В сущности, телеавтоматы — это роботы, повинующиеся тихим командам, переданным по радио в высокочастотном диапазоне — далеко за пределами слышимости человеческого уха. Эти телеавтоматы в точности исполняют мои команды, без проводов и без звука. Поворот налево, поворот направо, поворот кругом, наклон. Эффект поначалу жутковатый. Возможностям применения нет числа.

И вот за столом, разглядывая карточки, я на мгновение вижу места, занятые не людьми, а роботами. Банкет с роботами — восхитительное зрелище!

Обычно я избегаю таких публичных мероприятий, как этот банкет. Публику лучше видеть вдали, как путеводную звезду — на таком расстоянии, где ее легко не замечать. Но с тех пор как мне стало везти — сперва с «Электрическим освещением и производством Теслы», потом с приглашением продемонстрировать мой двигатель на переменном токе в Американском институте электротехники, с предложением от Вестингауза, с получением гражданства, после проникновения в Америку Х-лучей, радио и первых многофазных систем — я обнаружил, что не могу устоять перед искушением подобных банкетов. Мое эго вытаскивает меня из лаборатории. Я заказываю виски, чтобы смягчить удар.

Мальчиком я видел, как горел дом — горел зимой, в самые холода. Меня заворожило рыжее пламя в белом заснеженном городке. Я стоял, дрожал и смотрел. Мороз был такой, что вода, которой пожарные заливали огонь, застывала сосульками. Дом одновременно горел и леденел. Казалось, для него не существует законов физики. Мне нравится выбираться из лаборатории, бывать в обществе, будто расхаживая по коридорам того дома, горя и леденея одновременно. Все, чего я касаюсь, притягивает и пугает меня. Равновесие невозможно. Я пью виски.

Но банкет в мою честь. Тщеславие лишило меня силы к сопротивлению.

Сэм приходит первым. Я не слышу, как он беззвучно подходит ко мне сзади. Я гадаю, какие блюда закажут мои телеавтоматы, и потому вздрагиваю, когда Сэм склоняется к моему уху, царапая шею жесткими как проволока волосками кустистых бровей и усов.

— Нико, — шепчет он с полной серьезностью, словно сообщает дурное известие. — Это говорит Бог. — Ухо теплеет от его дыхания. — Я слышал, ты хочешь украсть мою работу?

— Привет, старый друг!

На самом деле мы знакомы всего пять лет, но счет лет мало значит для меня. Высшие силы веками готовили нашу с Сэмом встречу. Впервые я наткнулся на его книгу в четырнадцать лет. А он немедленно, едва увидев чертежи и рисунки, признал важность многофазной системы переменного тока. Мы сошлись и с тех пор не расходились. Как если бы знали друг друга целую вечность. Старый друг.

— Буду весьма благодарен, если ты воздержишься от упоминаний о моем преклонном возрасте, — говорит он.

Я встаю, чтобы поздороваться с ним. Мы составляем странную пару. Он макушкой как раз достает мне до плеча. Где у него складочки, у меня впадины. Что у него светлое, то у меня темное.