Изнанка судьбы - [6]

— Подумаешь, горбун, — поддержала ее Китти. — А у тебя припадки. И воображаемые друзья. Не будь эгоисткой, Элисон. Подумай о семье!

Может, она права? И я действительно эгоистка?

Я попыталась подумать о семье. Но вместо этого снова вспомнила вязкую тьму в глазах его сиятельства и предвкушающую улыбку на смуглом лице.

* * *

Первый раз я увидела графа Блудсворда в двенадцать лет, аккурат в свой день рождения. Цвела сирень, ветер обрывал с яблонь белые лепестки, и жужжали мохнатые пчелы.

Он приехал вместе с дядей Грегори. Я сначала и внимания не обратила — мы с Китти и Фанни играли в крокет во дворе. Солнце так и палило, словно уже лето, все захотели лимонаду, я сказала, что сбегаю — попрошу прислугу принести.

Побежала и наткнулась на дядю с его другом. Они как раз входили в дом. Хотела проскочить между ними, но дядя ухватил меня за плечо.

— Тпру, мисс Майтлтон. Куда вы так торопитесь? Разве вас не научили, что благовоспитанным девицам не следует носиться, как челяди?

— Будьте добрее, Грегори, — хорошо помню, как жутко стало, когда услышала этот медовый голос. День жаркий, а у меня мороз по коже. — Я ведь правильно понимаю, что это сама виновница торжества? В такой день следует быть с ней помягче, мой дорогой друг.

Я съежилась, попробовала выскользнуть. Не тут-то было. Дядя Грегори крепче сжал пальцы и укоризненно покачал головой.

— Где ваши манеры, леди? Поприветствуйте моего друга. Граф Оливер Блудсворд, член палаты лордов. Оливер, это моя племянница, Элисон Майтлтон.

— Доброго дня, сэр, — пискнула я. Сделала книксен и лишь тогда осмелилась посмотреть на него.

Отчего-то граф с первой минуты показался мне таким же страшным, как его родовое имя. Лицо у него было грубое, некрасивое — с большим носом, густыми почти сросшимися бровями и тяжелой челюстью, но смеяться над ним не хотелось. Над такими не смеются, их боятся.

Особенно мне запомнились глаза — две бездонные ямы, полные тьмы.

— Наслышан, наслышан. Вот вы какая, юная леди, — он говорил лениво, вроде бы небрежно, но так и ел меня глазами.

Я еще раз сделала книксен. И заверила, что мне очень приятно. Хотя приятно совсем не было.

Только когда он отвернулся, скинул с плеч плащ и отдал его дворецкому, я заметила, что друг дяди Грегори горбат.

* * *

А потом граф Блудсворд сдружился с папенькой и стал частым гостем в Гринберри Манор. Всякий раз, видя меня, он пакостно улыбался и спрашивал, как у меня дела. И еще иногда дарил конфеты.

Я брала подарки — отказываться было неловко. Если отказаться, граф начнет расспрашивать, почему я не хочу конфетку и что случилось. И если при этом рядом окажется маменька или кто-то из взрослых, они непременно примутся стыдить меня за невоспитанность. А граф с благостной гримасой будет рассуждать, что, мол, кто же поймет этих детей. Дети с их безмятежными радостями так бесконечно далеки от угрюмых озабоченных проблемами взрослых. Детство прекрасно, так будем снисходительны к капризам юной леди.

Так что конфеты я брала, но не ела никогда. Все казалось, что они пропитаны ядом или еще какой гадостью. Иногда я даже представляла, как граф разворачивает хрустящую золоченую бумагу, в которую завернуты конфеты, медленно, со вкусом облизывает их, высунув толстый красный язык, а потом заворачивает обратно. Фу, противно.

Я их даже детям слуг не отдавала — никого так не ненавидела, чтобы подсовывать конфеты, которые облизал его сиятельство. Просто выкидывала или прятала.

А графа я боялась до мелкой дрожи. Он все время смотрел на меня, как на самую большую, самую вкусную в мире конфету. И улыбался, как облизывался. И разговаривал — вроде обо всем на свете, как обычный взрослый, но мне в снисходительном журчании его голоса чудилось: «Ты будешь моей, маленькая Элли, ур-р-р!»

Порой даже думалось, что Блудсворд сошелся с папенькой только затем, чтобы быть поближе ко мне.

Чтобы оправдать этот страх, я рассказывала самой себе истории о графе. В них он представал то людоедом, то и вовсе вурдалаком из нянюшкиных сказок.

Правда, света он, в отличие от тех же вурдалаков, совсем не боялся. Только щурил глаза на солнце, как кот.

А потом я воочию убедилась, как справедливы мои страхи.

* * *

Это случилось в том же году, летом.

Малина вымахала густая, высокая. Ее заросли подступали к задней стене Гринберри Манор, и я, ускользнув от мисс Уайт через малую калитку, бродила по краю кустарника. Общипывала ягоды и отправляла их в рот — прямо так, немытыми. Так вкуснее.

Крупная и душистая малина пахла вареньем, которое мама всегда распоряжалась открывать на Мидст.[1] И еще летом и чем-то очень хорошим. А косточки застревали в зубах, как всегда.

Я почти вышла к главной дороге, когда наткнулась на Блудсворда.

— Какая встреча, о моя сладкая Элисон.

Сегодня от него снова разило кровью. А рядом не было совсем никого из взрослых. Никто даже не знал, где я. Когда еще хватятся, когда станут искать в малиннике?

Мне стало очень страшно.

— Здравствуйте, сэр. — Я попятилась, но он подошел ближе. И облизнулся.

— Что вы делаете здесь одна, бесстрашная Элисон? Разве матушка не предупреждала вас, что юным леди опасно прогуливаться по глухим местам в одиночестве? — продолжал он все так же шутливо.