Изменники Родины - [33]

— … Будет расстрелян!..

— Патронов не хватит всех расстреливать! — буркнул кто-то в толпе.

— Кабы такая гроза да к ночи! — добавил местную поговорку другой.

— За паспорта взялись, а то мы уже позабыли, какие они бывают — паспорта…

Комендант и переводчик продолжали:

— Выдача паспортов начнется завтра в восемь часов утра. В городе должен быть наведен порядок… Вечером ходить по улицам воспрещается!..Кто будет ходить по улицам вечером, будет расстрелян!.. Жители должны выбрать бургомистра… Комендант спрашивает, кого вы выбираете бургомистром?

После целого града громовых указов, кончавшихся словами «будет расстрелян», этот демократический вопрос прозвучал так неожиданно, что его не сразу поняли; только, когда комендант, уже с некоторым раздражением, задал его вторично, в толпе произошло движение.

— Бургомистра?… Это старосту, значит?.. Был же Розинский… Да Розинский уехал… Все равно кого… Пан комендант, вы сами назначайте!..

— Кого вы избираете бургомистром? — в третий раз повторил комендант, в упор обращаясь к группе стариков, стоявших у самого крыльца.

Старики нерешительно топтались на месте.

— Да вот… хоть Сальников пущай будет…  — сказал один из них, подталкивая к ступенькам лысого старика с красным носом.

Немец ухватился за первую же кандидатуру.

— Зальников?… Ви ист ди наме? Зальников Петер?… Яволь!.. Зальников Петер золль айн бюргермайстер зайн…

— Зальников Петер будет бургомистром, — перевел чернявый парень, сохраняя немецкое произношение фамилии и имени.

— … Бургомистр будет управлять городом; во всех вопросах он подчиняется германской комендатуре! Жители со всеми нуждами должны обращаться к бургомистру…

— Аллес! — закончил комендант и, круто повернувшись, ушел в здание школы.

Люди расходились по домам, оживленно обсуждая собрание.

— … Ну, и выбрали!.. — слышались голоса. — Это Спиридоныч-то будет городом упроавлять?… Этот науправляет!.. Он же первый пьяница!.. Жулик, каких мало!.. Хотя бы грамотный был человек, а то еле расписаться может… Какой из него староста?… Неужто получше не нашли?…

* * *

На следующее утро, еще затемно, порядочная кучка людей собралась у дверей комендатуры. Одной из первых пришла Маруся.

Этой ночью первый мороз сковал большими глыбами грязь на улицах; в воздухе порхал легенький пушистый снежок.

Дверь комендатуры была закрыта. Прошел час, медленно потянулся второй, но немцы не подавали признаков жизни.

— Вот тебе и «ахт ур ам морген», — бормотала Маруся, ежась от холода и постукивая одной о другую ногами в высоких резиновых ботиках. — А еще говорят, что немцы — «пюнктлих»…

В эту минуту из калитки выглянул какой-то немец.

— Кальт? — спросил он не то участливо, не то насмешливо.

— Кальт, кальт! — сердито передразнила его Маруся. — Варум заген: «ахт ур ам морген»?.. Бальд цен ур!..

Немец поднял руку и показал свои часы; на них было без двадцати восемь.

— Дёйче цайт! — сказал он и, повернувшись, пошел обратно во двор.

Маруся охнула.

— Вот так штука!.. Дёйче цайт!..

— Что он сказал-то? Скоро они откроют? — спросила стоявшая рядом старуха в большом сером платке.

— Он сказал: немецкое время; по немецкому времени еще нет восьми…

Ровно в восемь часов по немецкому времени, а по русскому — в десять часов утра, дверь в комендатуру открылась.

В большой комнате за загородкой, на которой была прибита дощечка «Айнганг ферботен», сидело три человека: рыжеватый комендант, немец, который говорил с Марусей у калитки, и чернявый переводчик Конрад.

У загородки выстроилась очередь.

Конрад взял у первой в очереди женщины ее паспорт, долго и внимательно его разглядывал, потом сел и начал что-то переписывать с паспорта на листочек бумаги с напечатанным на машинке текстом.

Хотя листочек был совсем маленький, Конрад возился с ним очень долго, потом разорвал его в клочки, взял второй и снова, пыхтя и сопя, без конца в нем копался; пока он отпустил первую клиентку, прошло добрых полчаса.

То же повторилось со вторым паспортом.

Комендант подошел к трудившемуся в поте лица переводчику, посмотрел на его труды, покачал головой и прекратил работу.

Все три немца отошли в глубину комнаты и о чем-то быстро и неразборчиво говорили.

Немец, подходивший утром к калитке, осмотрел очередь, и взгляд его остановился на стройной фигурке Маруси, которая стояла, небрежно облокотившись на загородку и с явной насмешкой наблюдала все происходящее.

— Эй, паненка, комм сюда! — крикнул немец и сделал ей знак войти за загородку.

— Каннст ду дёйч шрайбен? — спросил комендант, когда «паненка» без всякого стеснения вошла в огороженную немецкую территорию.

Маруся ответила утвердительно.

Тогда ее посадили за стол — переделывать Конрадову работу.

— Конрад не может писать ни по-русски, ни по-немецки! — ворчал комендант.

Это замечание было верным: Конрад, происходивший из поволжских немцев, был малограмотен на обоих языках и нарисовал на листочках такие каракули, что на них страшно было смотреть.

Маруся разглядела бланки немецких паспортов: это были маленькие, даже очень маленькие кусочки бумаги, сделанные из разрезанных плакатов. Видимо, на бумагу был дефицит.

На задней стороне этих бланков были куски рисунков, а на лицевой было напечатано на машинке: сверху — «Аусвайс», ниже графы «Наме», «Фамилиеннаме», «Геборен», «Беруф», «Адрессе»; ниже всего стояла подпись «Ортскоммандант»; графы о национальности, к удивлению Маруси, не оказалось.