Изменившийся человек - [89]

Вчера всю дорогу домой Айрин возмущалась Мейером и его сотрудниками, особенно Бонни, которая должна была присматривать за Винсентом, а не подлизываться к Тикнорам. А Мейер, по словам Айрин, только и делал, что распушал хвост, талдычил про нравственный трамплин и клетки веры. Ему что, было плевать, выживет парень или нет?

Мейер молился за Винсента. Но этого Айрин не рассказать, не выставив себя благочестивым ханжой. Главное — что Винсент жив. И что речь Мейера и отвага Винсента сотворят для фонда чудеса.

А Айрин уже спрашивает, какие у него планы насчет Винсента. Как будут от него избавляться, когда он перестанет приносить пользу? Далеко же они ушли: были времена, когда после такого события Айрин твердила Мейеру, как он блестяще говорил, а сейчас только вскользь бросила, что Винсент был очень убедителен. Давно ли Айрин стала такой рьяной поклонницей и защитницей Винсента? С того ужина у них дома, когда Винсент с ней флиртовал. Мейер ни в чем Айрин не винит, но мысль о том, что им с женой важны разные вещи, угнетает.

— Да с ним наверняка все хорошо, — устало говорит Мейер. — Иначе Бонни позвонила бы.

А почему Мейер не позвонил? Какое он чудовище.

Айрин говорит:

— Тебе не кажется странным, что ты обрываешь телефон, чтобы вызволить из тюрьмы человека в другом полушарии, а этот — он работает на тебя, а тебя это даже не волнует?

— Волнует. Очень волнует.

— Волнует? — говорит Айрин. — Видно, не очень, раз позвонить не можешь. Мейер Маслоу, второй, после Нельсона Манделы, в очереди на канонизацию, не дает себе труда узнать, как его протеже провел ночь. В точности как в тот день, когда ты посадил его на шею Бонни и даже не…

— Ты права, мне следовало позвонить.

— Следовало, — говорит Айрин.

— Для камердинера нет героя. — Мейер вылезает из кровати.

— Ненавижу, когда ты так говоришь! — кричит ему вслед Айрин.

— А я ненавижу, когда ты говоришь «не дает себе труда», — отвечает Мейер и закрывает дверь в ванную.

Когда он, приняв душ, выходит, Айрин в спальне уже нет. И долго она собирается его пилить?

Мейер мог бы уйти, не заглянув к ней, но Айрин суеверно боится, когда посреди ссоры кто-то из них уходит или вдруг засыпает. А если одного из них собьет машина и другой будет помнить, что погибший на него был зол? А это доказывает, что Айрин его все еще любит. Но любит ли он Айрин?

Она сидит в малой столовой. Он целует ее в макушку. Айрин, сияя от радости, благодарно оборачивается к нему.

— Обязательно позвони мне, — просит она.

* * *

Придя в офис, Мейер чувствует, как переменилась атмосфера. Секретарша, хорошенькая азиатка, чье имя он постоянно забывает, снова смотрит на Мейера с восхищением, как смотрела, когда только пришла сюда работать. Через некоторое время восхищение угасло настолько, что она, если говорила по телефону, могла с ним даже не поздороваться. А сейчас она с придыханием говорит:

— Доброе утро, мистер Маслоу!

— Доброе утро… — отвечает Мейер, но угадывать не решается. Что-то на «А». Анита?

Из кабинетов слышно: «Мейер, Мейер, Мейер». Все повторяют его имя, как магическое заклинание. Видимо, ужин удался. Он понял это, как только закончил речь. Почувствовал, что завоевал зрителей. Может, они, вернувшись домой, думали о клетках веры и нравственном трамплине. А едва не закончившийся катастрофой инцидент с Винсентом оказался живым примером того, что на пути веры, на пути перемен встречаются и испытания, и победы.

На столе у Мейера уже лежит внушительная стопка записок. Наверное, сообщения от тех, кто хотел похвалить его речь. Он пытается вспомнить, кто такая Колетт Мартинес, и тут влетает Роберта.

— Вы здесь! А вы знаете, что происходит?

Роберта рассказывает, что журналисты звонят расспросить про Винсента и его приступ, а Мейер ничего не может с собой поделать. У него даже сердце зашлось. Так весь шум не о нем и не о его речи, а об орехах? Лучше бы это он, Мейер, чуть не умер. Смерть ближе к нему, чем к Винсенту. Но Мейер стар, а значит, его смерть будет не такой драматичной, не такой примечательной. И велика вероятность, что придет она не на сцене, перед полным залом, а на какой-нибудь одинокой больничной койке, вроде Минниной.

— Вы меня слушаете? — спрашивает Роберта. — Всем хочется подробностей. О скинхедовском прошлом Винсента, о том, как он едва не умер. Личностный рост. Новые нравственные ориентиры. Резко изменил жизнь, чуть не умер, выжил и готов двигаться дальше. Все бьются за эксклюзивное интервью. Месяц назад я не могла уговорить их на два абзаца на второй полосе блока о городе. Думаете, я не замечала, что все недовольны? Думаете, я не понимала, что могу потерять работу? А сегодня утром мне позвонили от Барбары Уолтерс. Вы понимаете, что это значит для вашей книги?

Зря Роберта использовала этот дешевый прием и воззвала к его писательскому тщеславию. Это больная тема. Мейер и сам знает, что «К сердцам, по одному» продается хуже его предыдущих книг. Он делает вид, что это не так уж и важно, что его главное дело в другом. Только Айрин робко посоветовала, чтобы Мейер спросил издательство, почему они больше не занимаются продвижением книги. Неужели Айрин думает, что Нельсон Мандела ходит на чтения в книжных магазинах и ездит с рекламой по стране? Впервые с тех пор, как он дописал «К сердцам, по одному», Мейер готов снова что-то написать, например, объединить свою вчерашнюю речь с историей о встрече с Винсентом.