Измена - [10]

Почти с тех пор, как Флетчер впервые ее увидел, он хотел ее. Именно — хотел, так как никогда не думал о каких-то серьезных отношениях и не вступал в них. Только постель. И редко дважды с одной и той же женщиной. Ему не нужна была постоянная женщина, он не хотел неизбежных конфликтов, мелкого вранья и бесконечных жалоб, что он невнимательный или невезучий, или ни на что не способный.

Еще он не хотел, чтобы кто-то совал нос в его прошлое.

Он только хотел поиметь как можно больше женщин. Предпочтительно хорошеньких и не строптивых.

Энни просто сразила его. Она была внешне очень спокойна, но ему хотелось, чтобы под маской светскости скрывалась женщина, обуреваемая теми же низменными страстями, что и он. Тем не менее тут нужна осторожность, ведь не так-то просто затащить в постель женщину, если она — твоя коллега по работе. По нынешним временам тебя могут затаскать по судам, если кому-то только показалось, что ты не прочь переспать: о своей сослуживицей. Настоящее раздолье для него было несколько лет назад в барах, где он находил женщин, которые готовы были сами прыгнуть в постель без малейших усилий с его стороны. Он был недурен собой, и им нравилось его гармоничное мускулистое тело.

Но с появлением СПИДа промышлять в барах стало опасно. Особенно здесь, в городе голубых. И теперь он ловил удачу в гимнастических залах. Последнее время у женщин появилась мода накачивать мышцы. И там, в залах с зеркальными стенами, он мог подать им знак, они могли ему ответить, и все можно было устроить почти без единого слова.

Проблема была в том, что Флетчер не любил атлетических женщин. Он любил нежных. Он любил ласкать и сжимать в ладонях мягкие груди, а не жесткие мышцы. Он не хотел грубых девок, которые запросто могли прижать и скрутить его. Он хотел такую, которая была бы трепетной и беспомощной в его руках, хотел робкую и пугливую дамочку, а не накачанную корову.

Несмотря на то, что по крайней мере часть времени Энни работала в строительной каске, ей всегда удавалась оставаться леди. И одевалась она как леди, носила костюмы, юбки, блестящие туфли на небольшом каблучке и подобранные к ним в тон дамские сумочки. Она пользовалась неяркой губной помадой, а красивой формы маленькие ногти были покрыты розовым или бежевым, но ни в коем случае не красным лаком. Она была так свежа и так нежна и говорила всегда таким приятным тихим голосом, и даже если что-то не ладилось, с ее лица не сходила терпеливая улыбка. Она была женщиной до кончиков ногтей и была воплощением всех его желаний.

Он любил представлять себе Энни Джеферсон тоненькую, изящную и совершенно голую, распростертую под ним, ее напряженное, поверженное тело и блестящие капли испарины, выступающие на ее медово-золотистой коже, и ее запрокинутую голову, и ее глаза, расширенные от страсти — нет, лучше от страха, — и ее сочные губы, растянутые в крике.

Одна ночь.

Это все, что он хотел. Все, что ему было нужно.

Одна ночь, которую она надолго запомнит.

Пятая глава

Дарси достала тарот и задумчиво стала разглядывать карты.

— Разложи-ка и мне тоже, — сказала Энни.

— Ты же в это не веришь, — прищурилась на нее Дарси.

— Не верю. Ну… мне кажется, что не верю, — добавила она с улыбкой. — Но ты всегда так серьезно к этому относишься, что я уже начинаю ждать всяких ужасных смертей и всевозможных несчастий.

— Да, в последнее время что-то слишком много именно ужасных смертей и несчастий. Это верно, — заметила Дарси. — Но тут для тебя есть и несколько хороших карт. Сильный, красивый мужчина. Любовь и страсть.

— О, это как раз то, что мне нужно, — хорошие карты, пророчащие замечательные приключения и красивых, великодушных, способных на большие поступки мужчин!

— Эй, постой, — засмеялась Дарси, — не забывай, что это мои карты, так что у меня все права на этих парней, если они, конечно, существуют.

Они, как обычно, вечером после работы собрались вместе поужинать. В этот раз была очередь Энни готовить, и пока она делала салат, Дарси читала тарот.

— Ну а что ты припасла для себя? — спросила Энни, поджаривая в духовке ломтики хлеба.

Нижний этаж дома представлял собой обширное пространство без стены, отгораживающей жилую часть от столовой и кухни, и Энни было видно, с какой яростью Дарси смотрела на последний расклад, прежде чем смешать карты.

— Прямо беда, — мрачно проговорила Дарси, — и когда я только брошу заниматься этой ерундой? От нее одно расстройство. Если им верить, так мне, похоже, навсегда придется смириться с участью унылой тетки, влачащей жалкое существование старой девы.

— Глупости какие! — воскликнула Энни. — Уж тебя-то никак не назовешь унылой теткой. Все обожают тебя, Дарси.

Это было правдой, а не просто комплиментом лучшей подруге. Женщины любили Дарси за простоту, жизнелюбие и отзывчивость. Мужчины — за легкость, дружелюбие, последовательность и за искренний, заразительный смех.

— Я ненавижу свою жизнь, — сказала Дарси. — Я хочу быть такой, как ты: всегда вежливой со всеми, дипломатичной, спокойной и держаться с таким же достоинством. — Дарси лениво взяла в руки пульт и включила телевизор. — Интересно, у тебя хоть когда-нибудь бывает чувство, что ты кипишь от возмущения?