Излучина Ганга - [49]

— Значит, поймали только семерых?

— Точнее, восьмерых. Потому что в тот же вечер забрали этого Деби-даяла у него дома. Остальных явно предупредили. Обычно у них есть сочувствующие даже среди начальства.

— Вы хотите сказать — в полиции?!

— Именно. Даже там. К сожалению, удрал атаман шайки, некто Шафи Усман. Впрочем, скорее всего на самом деле его зовут не так — у него по меньшей мере полдюжины имен. Вот уж поистине отвратный тип. Сколько на его счету террористических актов — не сосчитать. Да, еще, говорят, гомосексуалист.

— Вы везете всю восьмерку? — спросил капитан, заинтересовавшись. — Хотелось бы взглянуть на мерзавцев.

— Увы, нет. Здесь только один — тот, кого осудили пожизненно. Остальные отделались сроками поменьше.

— Ну что ж, в таком случае ничего не поделаешь, — пробурчал капитан, приблизив бинокль к глазам. — Давайте-ка уйдем отсюда, переберемся куда-нибудь, где поуютнее. — Он махнул рукой рулевому и слез со своего высокого капитанского стула. — Скоро передадут новости по радио, мы с вами выясним, не началась ли уже война.

— Я побуду здесь, если позволите, — сказал Роджерс. — А потом начну обход.

Капитан вразвалку, походкой старого морского волка, спустился по трапу.

Роджерс закурил сигарету. Она была влажная и мягкая. Щипала язык, как соленая морская вода. Он постоял, поглядел на неподвижную фигуру рулевого — второго или третьего помощника. Интересно, о чем он там думает? О приближающейся войне? О том, как опасны подводные лодки и мины? А может, он вообще не о войне размышляет, а о выпивке и о женщинах, как те, в трюме? Зябко кутаясь в плащ, Роджерс пошел вниз.

В дверях он чуть-чуть задержался, вспомнив о невыносимом зловонии трюма. Надзиратель Балбахадур отворил решетчатую дверь и встал около начальства, держа наготове винтовку с отомкнутым штыком, — живое воплощение собачьей преданности, подобострастия и показной смелости. Этот напыщенный, наглый человек-пес, с ужасающей серьезностью воспринявший брошенный ему кусок власти, был незаменим для поддержания дисциплины.

Увидев фигуру Роджерса в дверях, заключенные один за другим на полуслове обрывали песню. Морской волной по всему трюму пробежала тишина и скоро достигла того угла, где разместился Большой Рамоши. Волна тишины погасила и его голос.

Все они уставились на офицера, словно давая ему почувствовать весь свой страх и всю ненависть. Такая реакция на его появление была Роджерсу неприятна, как будто он погасил последний луч света в мрачном трюме. Он прошел вперед, стараясь проскользнуть между рядами заключенных. Надзиратель важно шествовал за ним по пятам.

— Вас кормили? — спросил Роджерс.

— Да, сахиб, — ответили они.

Ответы были всегда известны заранее, стандартны. От него ждали именно этого вопроса, и он знал, что они именно так ответят. Гуркх уже вымуштровал их.

— Какие-нибудь жалобы?

— Нет, сахиб.

— Вы бы легли и поспали. Завтра утром мы прибываем. И чтобы мне никаких штучек сегодня ночью. Ясно?

— Ясно, сахиб.

— Но если хотите петь, черт с вами, пойте!

— Да, сахиб.

Он хотел было сделать затяжку, но обнаружил, что сигарета погасла, тогда он швырнул сигарету в угол и увидел, как чья-то рука бережно прикрыла ее.

Но тюремщик был начеку. Со словами: «Ну, ты! И не думай!» — он наступил на эту согрешившую руку.

Роджерс метнул в сторону гуркха суровый взгляд.

— Это уже совершенно лишнее, — сказал он резко.

Балбахадур кротко отодвинул свой форменный сапог и занял место позади начальства.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Гьян, потирая ушибленную руку.

Роджерс взглянул на него с неожиданным интересом.

— Вы говорите по-английски? Значит, учились в колледже?

— Да, сэр.

— Рука в порядке?

— Да, сэр.

— Хотите сигарету?

Гьян взглянул на тюремщика, застывшего как статуя за спиной англичанина.

— Нет, сэр, благодарю.

— Держите, — сказал Роджерс и вытряхнул пачку сигарет в руки Гьяна.

— Что вы, сэр, спасибо, — сказал Гьян с признательностью в голосе, но это, право, ни к чему.

— Но вы же курите?

— Нам не дают спичек, сэр.

— Да, конечно, вот, возьмите. — Роджерс сунул заключенному коробок спичек. — Только не вздумайте поджечь что-нибудь.

— О нет, сэр, — уверил Гьян, — спасибо, сэр.

Роджерс слегка улыбнулся ему и повернул к выходу.

Он поспешил наверх, в кают-компанию, чтобы услышать последние известия в шесть тридцать. Гуркх проводил офицера до самой двери и подобострастно отдал ему честь. Задраив дверь, он вышел из трюма и постоял, прислушиваясь, до тех пор, пока шаги Роджерса совсем затихли. Тогда он снова отпер дверь, вбежал в трюм, ринулся к Гьяну и выхватил у него сигареты и спички.

— Ты… Я покажу тебе «спасибо»! — прошипел он. — Думаешь, я позволю тебе… курить офицерские сигареты только из-за того, что ты болтаешь по-английски? И помни, я отдавлю тебе руку, когда захочу, понял? Сто раз, если захочу! И не только руку, раздавлю, но и… Вздумается мне, так я тебя… Ясно? Или… твою сестру, или твою мамашу!

Он поставил сапог на бедро Гьяна и надавил изо всех сил. Щелки его глаз еще больше сузились в издевательской ухмылке.

— Теперь послушаем, как ты завизжишь. Визжи! Посмотрим, кто придет к тебе на выручку! — Он поворачивал каблук и давил сильнее и сильнее, все время ухмыляясь.