Излом - [6]

В удобном закутке, спрятанном за стеллажами с приспособлениями и оборудованием, притаились контролёры – четыре женщины: пожилая, средних лет и две девчонки. Пожилая вязала, средних лет внимательно рассматривала прибор, проверяла внешний вид, две девчонки заинтересованно изучали журнал мод. Трое симпатичных ребят и две женщины, всем около тридцати или чуть меньше, работали напротив меня.

— Сплошной интернационализм. Один русский, другой хохол, а третий – Гиви, – хохотнул Пашка.

Столы расположились в два ряда. За каждым столом стоял стеклянный шкаф – лицо хозяина. У Чебышева, например, всё расставлено по местам и на дверце один лишь календарик. У Пашки – чёрт ногу сломит и вызывающе приклеена водочная этикетка. То же самое, кроме этикетки, у ждущего пенсию соседа. У трёх друзей, насколько я разглядел, средней степени порядок с наклеенными женскими портретами из журнала «Огонёк».

— Ну что, Лёш, домой пора? – расстёгивая пуговицу на куртке, отвлёк вечером от работы учителя.

В ответ он хмыкнул и дробненько рассмеялся, с иронией глядя на меня поверх очков исчерченными красными сосудами глазами.

— Шутишь! Мы с Заевым часика три ещё поработаем. Ему Люська–распред под вечер детали притащила, – позлорадство–вал Чебышев. – В «Посольский», в «Посольский» пойду, – передразнил он Пашку. – Трезвость – норма жизни! – патетически воскликнул развеселившийся учитель.

— Главный, ну ты и бородавка! – Пашка грустно припаивал проводок. – Обрадовался, что не одному ему плохо, – кивнул в сторону Чебышева.

2

К вечеру погода разгулялась. Ветер стих. Медленно кружась, плавно опускались листья. От свежего воздуха закружилась голова.

Учитель предупреждал, что в цеху «кондиционный» воздух ". «Цех гироскопии. Нужна привычка», – объяснял он.

«Пойду пешком», – глядя на толпу, штурмующую трамвай, решил я. На подходах к дому стал поминать чертей, козлов, дураков и работников райисполкома. Когда же моя правая нога заскользила по грязи в сторону и, теряя равновесие, я стал цепляться за ветки тополя, как утопающий за соломинку, то сам поразился искусно составленному предложению, в котором грязь, дерево и нога взаимодействовали со словами, официально не принятыми, но весьма популярными в нашем языке.

Дома первым делом влез на диван и посмотрел на градусник. Как начинались холода, на меня просто бзик находил с этим термометром. Висел он под самым потолком, чтобы Дениска не дотянулся, поэтому проверить температуру было не простым делом.

«Плюс семнадцать, – определил я. – Врёшь, сынок!» – постучал согнутым пальцем по стеклу круглого, с блестящей медной стрелкой градусника. Указующий перст прибора перескочил на шестнадцать градусов.

— Только под пыткой правду говоришь, – попенял ему.

Спрыгнув с дивана, включил плитку и поставил чайник.

На крыльце внимательно исследовал другой градусник, ртутный, который благодаря своей честности был моим любимчиком.

— Ого! Если так дальше пойдёт, скоро заморозки начнутся.

По доскам, набросанным во дворе и исполняющим роль тротуара, добрался до сарая.

Растопив печку, заглянул в хлебницу – хлеба, конечно, не было. «Хоть бы Танюша купила. Позвонить ей забыл, – укорил себя. – А вот и они – услышал шаги на крыльце, – легки на помине».

— Пап, а мне мама вот что купила, – похвалился Дениска, протягивая пирожное.

— Куда пошёл топтать! – поймала его жена. – Сапожки кто будет снимать? Серёженька, сумку с хлебом возьми.

— Танюшечка, умничка ты моя, – ласково поцеловал её в щёку, соврав при этом, что только что собирался сбегать в магазин.

— Не поверю! – жена рассмеялась. – На меня ведь надеялся. Ну, как первый день? – спросила, запахивая халат.

На миг сквозь прозрачный лифчик мелькнули маленькие груди с тёмными сосками.

Я легкомысленно отмахнулся:

— Как и должно быть. Пробегал и даже с одной шишигой поругался.

— Уже? Молодец! – похвалила жена. – В первый же день. Что же будет завтра? Помой руки с Денисом, – расставляя тарелки, попросила она.

— Слушаюсь! – не обращая внимания на негодующее «Не хочу–у!», поднял сына и понёс к умывальнику. – Видишь, сколько грязи, – назидательно заметил ему, за что тут же был обрызган. – Мамулька, – нежно произнёс я, протягивая расписанную петухами пол–литровую чашку, – плесни маленько в честь начала трудовой деятельности.

— Как же! – отрезала Татьяна. – Событие международного значения… Да ещё такое корыто нашёл! – раскритиковала мою посудину.

— Чашку‑то за что? – грустно стал жевать курятину.

— Дениска! – переключилась на сына. – Куда столько сахаришь? Приторный будет.

— Ну и что! Я люблю чай сладкий внутри! – помешивая ложкой, убеждённо ответил Денис.

— Воспитательница жалуется…

Я вопросительно поднял глаза, с грустью наливая чай в петушиную тару.

— С девочкой подрался. Есть, конечно, с кого брать пример, – кинула Татьяна камень в мой огород. – Весь в папу…

— Это как же ты, Денис? – поинтересовался у сына, размышляя, как бы поделикатней ещё раз подкатиться к жене со ста граммами.

— А ну её! – он мрачно хлебнул «сладкий внутри» чай. – Укуснуть меня хотела.

— Понятно. За это вполне можно шлёпнуть! – рассудил я. – Танюш, сколько времени? Сейчас мультик будет, – потеряв надежду остограммиться, заспешил к телевизору.