Изгои - [110]

– Окурки могло оставить местное хулиганье, подновлявшее свои непристойные граффити, а могла и Дезире – она курит, – заметил Рикмен.

Фостер пожал плечами:

– Ты прав. Однако, если мы сможем исключить хулиганов и проститутку, это уже кое-что.

– Конечно. – Двадцать четыре часа назад у них не было и этого. Тут Рикмену пришла в голову новая мысль. – Интерпол не сможет провести пробу на перекрестную совместимость ДНК, – сказал он, готовый снова впасть в отчаяние.

– Но если они установят личность парня с кладбища по его отпечаткам пальцев, если они смогут связать его с Андричем…

Рикмен следовал цепи рассуждений Фостера:

– Тогда мы, по крайней мере, сможем арестовать Андрича по подозрению.

Когда Фостер уже собрался уходить, Рикмен задал последний вопрос:

– Что думает старший инспектор по поводу твоей неизвестно откуда взявшейся информации?

Фостер пожал плечами:

– Он об этом не упоминал.

– Понятно. Послушай, Ли… Я понимаю, что не вовремя, но хочу, чтобы ты знал – я очень признателен за то, что ты для меня делаешь.

Он удивлял Фостера уже много раз за последние две недели, и вот сейчас опять удивил. Смущенный этим проявлением чувств, Фостер сжал Рикмену плечо и посмотрел в лицо:

– Тебе не следует перемогать это в одиночку, Джефф. Повидайся с родными, расскажи им. Позволь им помочь тебе.

Как мог Рикмен объяснить Фостеру, что его брат – почти чужой ему человек, да еще и полусумасшедший после катастрофы? Что жена брата не имеет ни минуты покоя, понимая, что может потерять мужа так же безвозвратно, как если бы его жизнь оборвалась в ночь аварии? Разве Рикмен имел право еще добавить ей тревоги?

Он кивнул:

– Я подумаю над этим.

Фостер внимательно посмотрел на него, будто пытался прочитать его мысли.

– Тебе бы изжить из себя ярость, Джефф. Она тебя просто изматывает, – сказал он наконец.

Рикмену пришло на ум, что Фостер, вероятно, неспроста это говорит. Тот никогда особенно не распространялся о своей воинской службе, но Рикмен знал, что его друг участвовал в боевых действиях.

– Я не могу избавиться от нее, Ли. Пока не могу, – ответил он.

Только ярость сейчас и держала его – избавься он от нее, так, наверно, развалится на части.

Он посмотрел, как Фостер отъехал от дома, и устало потащился в гостиную. Аромат карри наполнял все помещение. Он сложил пустые картонки на поднос и вынес во двор, в мусорный контейнер. Ночь была темной и безлунной, небо щедро усыпано звездами. Он долго стоял, глядя вверх на их тоскливый свет, пока холод не пробрал до костей и убаюканные тишиной ночные звуки не начали шелестеть вокруг.

На душе немного полегчало. Обжигающий жар потери смягчился до ноющей боли, пульсирующей вместе с сердцем. Спад напряжения принес огромную усталость. Он наконец-то захотел спать.

Дом был наполнен усыпляющим теплом. Забраться наверх, казалось, не хватит сил, но он преодолел лестницу ступенька за ступенькой и рухнул на постель одетым. Представил, что Грейс в ванной, на подоконнике горят ароматические свечи, а радио играет что-то мелодичное и успокаивающее.

Но в голову настойчиво лезли иные воспоминания: мертвая Грейс. Ее шея под невозможным углом. Ее лицо закутано в пластик. Он дрожал, стонал, силился вызвать в памяти один из дней прошлой осени, когда Грейс сгребала на лужайке листья. Воинственная сосредоточенность на ее лице удивила его так, что он расхохотался, и Грейс налетела на него как регбист, завалила в огромную разноцветную кучу.

Мысли плыли, бессвязные и тягостные, но уже не такие мучительные, как раньше. Боль притупляли вспыхивающие перед глазами картинки: Грейс, возмущенная его смехом… Грейс сама хохочет, падает, роняет его, листья переплелись с золотыми прядями ее чудесных волос… Он уснул.

Глухой удар.

Рикмен проснулся мгновенно. Что это он слышал? Грейс! Возбужденный, радостный, он скатился с кровати. Шагнул в темноту. Замер как вкопанный.

Грейс мертва.

И опять – преследовавший его каждую минуту чудовищный образ: Грейс, ее голова и руки запечатаны в пластиковые пакеты. Боль удвоилась.

Невозможно дышать. Воздуха не хватает.

Шатаясь, он добрался до ванной, и его вырвало в унитаз. На полу лежал полупустой флакон шампуня, сброшенный с подоконника слабым колыханием штор. Он умылся и вернулся в спальню. Комната была переполнена ее присутствием: косметика в беспорядке разбросана на туалетном столике, вмятина от головы на подушке, ее халат, брошенный на спинку стула, роман на тумбочке, заложенный закладкой с рекламой лекарств. И ее запах – сильный, осязаемый – в воздухе и на постельном белье.

Он пошел по дому. В каждой комнате – новая вспышка боли. Он не убегал от нее, и боль опять сделалась нестерпимой. Ужаснее всего было думать, что Грейс умерла испуганной.

Для него вина Андрича не нуждалась в доказательствах. Единственное, чего он страшился, – что это сойдет Андричу с рук. Что смерть Грейс останется безнаказанной.

Глава 47

Два дня он не выходил из дома, держался подальше от окон. Журналисты кружились вокруг как чайки за траулером, стремясь урвать свой кусок. Смерть Джордана занимала первые полосы газет, о ней сообщали в теленовостях по всем каналам. Предположение о том, что Джордан убил Грейс, сделало Рикмена мишенью репортеров. Таблоиды и местные газеты пытались достучаться до него во что бы то ни стало. Слова соболезнования журналисты кричали через почтовый ящик, сопровождая предложениями изложить свою точку зрения на произошедшее. Записки, визитки, письма и цветы они посылали в надежде, что он откроет дверь, даст им сделать столь нужную фотографию убитого горем возлюбленного. Почту он сваливал, не распечатывая, в мусор, а городской телефон отключил.