Изгнание норманнов из русской истории - [258]

Кроме третирования Ломоносова, отечественные и зарубежные исследователи любят упражняться, прикрываясь объективностью в их понимании, в третировании другого нашего величайшего гения - В.Н.Татищева и во многом также за то, что он опровергал норманскую теорию. Начало тому положили, как уже говорилось, А.Л.Шлецер и Н.М.Карамзин, возможно, даже не предполагавшие, сколько «охотников» найдется повторять их претензии, часто при этом даже не заглянув в Татищева. Достойным ответом на антитатищевскую кампанию стало заключение С.М.Соловьева (1855 г.), специально изучавшего творческое наследие этого ученого. И как подытоживал наш замечательный историк и историограф, «но если сам Татищев откровенно говорит, какие книги у него были и какие он знает только по имени, подробно рассказывая, какие из них находились у кого из известных людей, то, видя такую добросовестность, имеем ли мы право обвинять его в искажениях, подлогах и т. п.? Если б он был писатель недобросовестный, то он написал бы, что все имел в руках, все читал, все знает. Мы имеем полное право в его своде летописей принимать одно, отвергать другое, но не имеем никакого права в неправильности некоторых известий обвинять самого Татищева. Непонятно, как смотрели на историю Татищева позднейшие писатели, позволившие себе выставлять его, как выдумщика ложных известий. Как видно, они пренебрегли первым томом, не обратили внимания ни на характер, ни на цели труда, и взявшись прямо за второй том, смотрели на его содержание, как нечто вроде Истории Щербатова, Елагина, Эмина. Мы же, с своей стороны, должны произнести о Татищеве совершенно противоположный приговор: важное значение его состоит именно в том, что он первый начал обработывание русской истории, как следовало начать; первый дал понятие о том, как приняться за дело; первый показал, что такое русская история, какие существуют средства для ее изучения; Татищев собрал материалы и оставил их неприкосновенными, не исказил их своим крайним разумением, но предложил это свое крайнее разумение поодаль, в примечаниях, не тронув текста» (Соловьев С.М. Писатели русской истории. Стб. 1333,1346-1347).

В советское время авторитет Татищева как историка также пытались ниспровергнуть, и роль застрельщика в том была отведена С.Л.Пештичу. В 40-60-х гг. этот ученый посвятил, по словам А. Г. Кузьмина, «сокрушению Татищева» кандидатскую и докторскую (в своей важнейшей части) диссертации, прямо обвинив его в «фальсификациях» в угоду своим взглядам, которые охарактеризованы как «монархические», «крепостнические» и т. п.». Абсолютно негативное отношение Пештича к Татищеву, этому удивительно одаренному и разносторонне образованному человеку, вылилось в том, что он обвинил его за освещение киевских событий весны 1113 г. в антисемитизме (это понятие, с иронией замечает Кузьмин, «появляется лишь в конце XIX века!»). В 1972 г. Е. М. Добрушкин своей кандидатской диссертацией «доказывал» недобросовестность «Татищева в изложении двух статей: 1113 года (восстание в Киеве против ростовщиков и выселение иудеев из Руси) и 1185 года (поход Игоря Северского на половцев)». Чуть позже он с той же настойчивостью навязывал науке мысль, что «задача исследователя - установить, что в «Истории Российской» В.Н.Татищева действительно заимствовано из источников, а что вышло из-под его пера». Кузьмин, говоря о предвзятости С.Л.Пештича, С. Н. Валка, Е.М.Добрушкина, А.Л. Монгайта, с которой они подходили к Татищеву, отметил наличие у них общих методологических и фактических ошибок. Во-первых, они сопоставляют, по примеру Н.М.Карамзина, «Историю» Татищева с Лаврентьевской и Ипатьевской летописями, которых тот никогда не видел. Во-вторых, неверно понимают как источники, лежащие в основе «Истории Российской», так и сущность и характер летописания. Представляя последнее «единой централизованной традицией вплоть до XII века», они не ставят «даже вопроса о том, в какой мере до нас дошли летописные памятники домонгольской эпохи», и не допускают мысли о существовании разных летописных традиций, «многие из которых погибли или же сохранились в отдельных фрагментах. Татищев же пользовался такими материалами, которые на протяжении веков сохранялись на периферии и содержали как бы неортодоксальные записи и известия». И если, резюмировал в 1981 г. Кузьмин, «субъективная добросовестность историка уже не может вызывать сомнений, то вопрос о способах его работы нуждается еще в более внимательном изучении», что «принцип историзма, свойственный Татищеву во всех его начинаниях, и повел его в конечном счете к созданию капитального труда по отечественной истории», позволил ему, при отсутствии предшественников, найти много «такого, что наукой было принято лишь много времени спустя». Причем, как особо выделил исследователь, весь первый том «Истории Российской с самых древнейших времен», которым, если вспомнить заключение С.М.Соловьева, «пренебрегли» его критики, «был посвящен анализу источников и всякого рода вспомогательным разысканиям, необходимым для решения основных вопросов. Именно наличием такого тома труд Татищева положительно отличается не только от изложения Карамзина, но даже и Соловьева. В XIX веке вообще не было работы, равной татищевской в этом отношении» (Пештич C. Л. Русская историография XVIII века. С. 159; Добрушкин Е.М. О методике изучения «татищевских известий» // Источниковедение отечественной истории. Сб. статей 1976. М., 1977. С. 96; Кузьмин А.Г. Статья 1113 г. в «Истории Российской» В.Н.Татищева // Вестник МГУ. 1972. № 5. С. 79-89; его же. Татищев. С. 338-340, 343-344). Но «субъективная добросовестность историка» многим не дает покоя, и сегодня в застрельщиках новой антитатищевской кампании ходит украинский историк А.П.Толочко (а он уверяет, «что в распоряжении Татищева не было никаких источников, неизвестных современной науке. Вся информация, превышающая объем известных летописей, должна быть отнесена на счет авторской активности самого Татищева»), и у которого сразу же нашлись подражатели в российской исторической науке (у многих наших соотечественников «самоедское» и подражательное начала просто в крови). Так, в 2006 г. нижегородский ученый А. А. Кузнецов, повествуя о деятельности владимирского князя Юрия Всеволодовича, устраняет, как сам говорит, «ряд стереотипов исторической науки, основанных на... необоснованном привлечении «Истории Российской» В.Н.Татищева», который, оказывается, «испытывал антипатию к этому князю и сознательно переносил ее на страницы своего труда» (ведомый выводом Толочко, что «любимым персонажем» нашего первого историка был Константин Всеволодович, Кузнецов пишет, что он «оправдывал», «обелял» Константина и «чернил» Юрия).