Изгнание - [80]

– Значит, ты меня действительно любишь? – настойчиво спросил он. – А Майкл Морельян навсегда остался для тебя в прошлом?

– Если я скажу тебе, что он никогда для меня ничего не значил, – серьезно произнесла Николь, – ты вряд ли мне поверишь. Поэтому постарайся поверить в то, что я сейчас тебе скажу. Я влюбилась в тебя по-настоящему, никогда в жизни я ни в кого так не втрескивалась.

Он засмеялся:

– Втрескивалась?

– Ну, влюблялась. Джоселин, тебе не кажется, что мы впустую тратим время, болтая здесь? Ты же сам сказал, что не притронешься ко мне, пока я не влюблюсь в тебя. Ну вот, наконец, это произошло.

– Да, – прошептал он, расстегивая воротничок рубашки, – наконец-то это произошло, любимая.

* * *

Смутно вспоминая – хотя ей вовсе не хотелось этого делать – весь свой предыдущий сексуальный опыт, Николь могла бы с уверенностью заявить, что ничего подобного она никогда не испытывала. И дело было вовсе не в том, что Джоселин был красив и хорошо сложен, и не в том, что он вонзался в нее с неистовой жадностью и невероятной нежностью, ни на секунду не переставая ласкать ее. Просто ей показалось, что два их тела – это две части одного целого, которые не могут быть одно без другого, которые слились воедино и физически, и духовно и никогда уже не смогут существовать друг без друга. Ласки и поцелуи, казалось, длились бесконечно, то наполненные страстью, то таящие в себе лишь тихую нежность. Порой Николь теряла сознание и вряд ли могла бы потом вспомнить, что происходило в такие моменты. В конце концов наступила кульминация, удовлетворение было потрясающим, ничего похожего Николь никогда не испытывала, и, судя по судорожным вздохам и стонам Джоселина, по тому, как он напрягся и расслабился в конце, Николь поняла, что он испытал то же самое.

Когда все закончилось, они долго молча лежали в объятиях друг друга. Казалось, каждый заново переживал все, что произошло между ними.

– Я люблю тебя, – наконец прошептал Джоселин.

– Я тоже тебя люблю.

Он приподнялся и лег рядом с ней, поддерживая голову одной рукой; темный завиток его длинных волос защекотал ей лицо.

– Ты ведь не уйдешь от меня, правда?

– Что за глупости ты говоришь. Почему ты об этом спросил?

– Потому что иногда ты исчезаешь.

– Правда?

– Да. Порою мне кажется, что в один прекрасный момент, особенно если начнется настоящая война, ты просто уйдешь отсюда туда, где тебе будет лучше.

Николь слегка отвернулась, чтобы Джоселин не мог видеть ее лица.

– Мы только начали узнавать друг друга. Зачем говорить о том, что нам придется расстаться?

– Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?

– Не зная того, что судьба может выкинуть в следующий момент, боюсь, так оно и есть.

– Тогда мне ничего не остается, – произнес он, снова нежно обнимая ее, – кроме как смириться с этим.

* * *

Война была продолжена в феврале 1643 года, когда принц Руперт покинул Оксфорд и штурмом взял Чиренчестер. Принц последовал дальше на север в сторону Бирмингема, в то время как граф Нортгемптон, бывший предводитель либералов, отправился завоевывать Стаффорд. Лорд Джоселин присоединился к его войску. Вместе с известиями обо всех этих военных действиях пришло сообщение и о том, что королева Генриетта-Мария вернулась, наконец, в Англию, закончив все денежные манипуляции в Голландии. Ее миссия была отчасти успешной, хотя в своем письме Генриетта-Мария сообщила, что голландцы дали ей только половину того, за что она им заплатила. Так или иначе, ее величество получила сто тысяч фунтов стерлингов, две тысячи единиц огнестрельного оружия и солдат, пожелавших принять участие в войне. Однако надежды на то, что она присоединится к королю в Оксфорде, вскоре развеялись. Генриетта-Мария вернулась в Йорк в дом сэра Артура Ингрема.

– Я не могу ее понять, – сказала как-то Николь Эммет. – Ведь они так долго не виделись. Я бы на ее месте сделала все возможное, чтобы только быть рядом с ним.

– Говорят, для нее это очень опасно. А вы эти дни просто не в себе и не можете рассуждать здраво.

Это была истинная правда. Николь была просто без ума от любви к Джоселину, и ее не интересовало больше ничего. Кроме того, это головокружительное и горькое чувство любви (горькое, потому что им опять пришлось разлучиться) омрачалось тем, что к Николь стал возвращаться старый, почти забытый СОН.

На этот раз он начинался в Оксфорде – в том Оксфорде, который она когда-то знала, и она не переставая сравнивала два города. Потом сцена менялась, она оказывалась в больничной палате, где стояла пугающая тишина, нарушаемая лишь звуком постоянно вращающегося вентилятора. В этой тишине на кровати лежало тело, совершенно одинокое, если не считать присматривающей за ним медсестры. Вдруг, или это только снилось Николь, время каким-то непостижимым образом изменилось, и в палату вошел Джоселин. Самое страшное было то, что он двигался как во сне. Он ходил как лунатик или привидение, потому что медсестра ни разу не посмотрела на него и даже не заметила его присутствия. Каким-то непостижимым образом, как это бывает только во сне, Николь знала, что он сейчас тоже спит, что где-то там на поле боя в палатке его тело, как и ее, погружено в сон.