Изгнание - [80]

Так или иначе, а его слова как будто оказали действие. Гейдебрег уже не возвращается более к его промаху, он пускается в дальнейшее изложение своей тактики:

— Во всяком случае, впредь давайте застрахуем себя от таких безобразий, какие натворили «Парижские новости». Давайте ликвидируем так называемых эмигрантов и их прессу. — И низким, решительным голосом он спрашивает спокойно, прямо: — Что вы посоветуете, как специалист? Что, по-вашему, можно практически предпринять против «Парижских новостей»?

Этот решительный, в лоб поставленный вопрос Визенер ощутил как удар: следовало предвидеть, что Гейдебрег спросит его мнение по поводу «так называемой эмигрантской прессы», а теперь он стоит перед ним весь в поту, как незадачливый студент перед экзаменатором. Но подготовился он или не подготовился, а ответить нужно. Есть сто путей, сказал он Леа, уничтожить «Парижские новости». Ста путей нет, их всего лить несколько, но он знал эти пути.

Обязан ли он указать их? Обязан. И он укажет. Он сделал все от него зависящее, чтобы остаться человеком. Он имеет право со спокойной совестью утверждать и перед самим собой и перед Леа, что он проявил по отношению к «Парижским новостям» и к своим прежним — униженным судьбой — коллегам необычайную, скажем прямо, неожиданную порядочность. Просьбу Леа пощадить ягненка бедняка — он в меру возможного исполнил. Теперь же на карту поставлено все, дело идет о собственной шкуре. Вот перед ним сидит его партийный соратник, облеченный исключительными полномочиями, и держит его, Визенера, судьбу в своих руках. В данную минуту не видно, какие это опасные руки. Гейдебрег спрятал одну под длинной полой сюртука, а другую сжал в кулак, но Визенер хорошо знает, какие они, и он не хочет попасть в эти руки, не хочет иметь с ними никакого дела. Поставленный перед выбором щадить себя или господ эмигрантов, он предпочитает пощадить себя. От него ждут дельных предложений о способах ликвидации «Парижских новостей»; только этим он, Визенер, может доказать свою лояльность и свои способности. Думать в этой ситуации о спасении ягненка было бы уже не порядочностью, а преступной глупостью.

— Можно бы, так сказать, отвести от эмигрантов и их прессы питающий их источник, который и вообще-то у них очень беден. Этот крайне скудный источник, из которого они черпают денежные средства, нетрудно и совсем засыпать. Такой поступок нельзя назвать доблестным, но с нечистью нельзя и поступать доблестно.

Тусклые белесые глаза Гейдебрега по-прежнему неподвижно смотрели на Визенера.

— Правильно, — подтвердил он, — против так называемой нечисти все средства хороши.

Как Визенер ни старался, он не мог больше выдержать взгляда своего собеседника. Он поднял глаза выше, на очаровательную, легкомысленную наготу мисс О'Мерфи. И тут ему пришла в голову мысль, как будто очень далекая и в то же время близко касающаяся их разговора. Смутное ощущение, возникшее еще на приеме в посольстве, что сильная сторона Гейдебрега, его пуританство, таит в себе и слабость, превратилось теперь в уверенность. Гейдебрег говорил в тот вечер о «так называемых развлечениях и пороках парижан» тоном пасторской дочки, как о чем-то отталкивающем и вместе с тем заманчивом. Такой субъект, со всем его нудным пуританством, десять соблазнов преодолеет, а на одиннадцатом тем сильнее споткнется. И тогда он окажется у Визенера в руках. Нужно, следовательно, ввести этого застегнутого на все пуговицы господина в соблазн, разумеется строго осуждая этот соблазн.

— Для того чтобы успешно бороться с эмигрантами, — начал, нащупывая почву, Визенер, — надо прежде всего уяснить себе, почему их пропаганда именно в Париже имеет такой успех, а это значит — изучить поле действия, то есть парижское общество и в особенности салоны.

Гейдебрег не клюнул на приманку.

— Я могу, следовательно, — сказал он сухим начальственным тоном, ждать от вас подробно разработанных предложений, как отвести, так сказать, от эмигрантов питающий их источник. — И вдруг выражение его лица изменилось. Он благосклонно оглядел Визенера, его выпуклый, широкий лоб, густые белокурые волосы, длинные, красиво изогнутые губы, серые умные глаза. Национал-социалист Гейдебрег улыбнулся; да, вне всяких сомнений, чуть заметная улыбка как бы рассекла его неподвижное лицо на несколько частей. Гейдебрег свято верил в национал-социалистскую расовую теорию. Разумеется, не следовало понимать это учение очень уж узко и возводить физические качества в единственный критерий, ибо как мог бы тогда фюрер стать фюрером, а Геббельс министром? Но, так или иначе, сердце радуется, когда видишь столь первоклассного представителя северной расы, как Визенер. — А что касается парижского общества, — милостиво продолжал он, пытаясь пошутить, — изучением которого вы рекомендуете мне заняться, то мне кажется, что вы, молодой человек, являетесь в данном случае подходящим чичероне.

— Я надеюсь, что знаю Париж, — со скромной гордостью ответил Визенер, и мне доставило бы величайшее удовольствие показать вам те или иные общественные круги, не пользующиеся громкой славой, но обладающие большим влиянием, чем принято думать.