Избушка на краю омута - [34]

Захлебываясь в рыданиях, он исступленно заколотил в дверь дома, где жил участковый. Когда тот открыл ему, кулаки у Прохора сочились кровью. Сказать он ничего вразумительного не мог, икал и ревел. Вскоре появился знакомый фельдшер, сделал какой-то укол, и Прохор отрубился. Наутро голова гудела, а сбитые руки ныли нестерпимо. Лицо незнакомой женщины в высоком белом колпаке, маячившее над ним, выражало участие. Пожелав доброго утра и поинтересовавшись его самочувствием, женщина сообщила, что Прохор находится в больнице, а мать его в данный момент разыскивают. «Он ее зарубил! Зарубил! И я его зарубил!» — надрывно завопил Прохор. «Медсестра!» — крикнула женщина, обернувшись назад. Очередной укол вновь отправил его в забытье.

Лишь спустя месяц Прохора выписали из психиатрической лечебницы и направили в интернат, потому что мать его так и не нашли. Все его попытки рассказать о том, что ее разрубил на части старик из Камышовки, приводили лишь к новым успокоительным уколам. Прохор понял, что ничего не добьется, и замкнулся. Постепенно новая жизнь в интернате отодвинула на задний план воспоминания о страшных событиях. Он с головой окунулся в учебу, завел новых друзей, обучился разным востребованным в селе профессиям, и когда ему исполнилось восемнадцать, вернулся в родной дом, за которым все это время присматривали соседи. Первым делом он поинтересовался у них, не известна ли им судьба деда Кузьмы из Камышовки, жив ли он. Соседка, женщина средних лет, пристально взглянув ему в лицо, неуверенно произнесла: «Да жив, вон, вчерась видала… По улице шел, к почте. За пенсией, поди». Эта новость сразила Прохора наповал. Он был уверен, что зарубил старика насмерть! Выжил, значит. Невероятно!

Долгое время мысль о возмездии жгла его душу, не давая покоя, и он вновь и вновь представлял себе, как возвращается в избушку и убивает старика, а потом разрубает на части его костлявое тело и несет сочащиеся кровью куски к омуту, чтобы скормить сомам, притаившимся на глубине под корягами. Но так и не утолил жажду мести. Любовь к Раисе, нахлынувшая неожиданно и внезапно, сработала, как тумблер, переключив его мозг в другой режим. Исчезли кровожадные навязчивые мысли, и он даже начал подумывать о том: а не было ли это все сном? И мать пропала по другой причине? Могла ведь и в колодец упасть, например. Он как раз рядом с крыльцом. Споткнулась, может, когда выходила, да и упала на деревянный колодезный сруб. А крышка у него совсем ветхая, могла проломиться запросто. Кто в колодец тот заглядывал? А если и заглядывал, так там глубина — метров пятнадцать. Мать рассказывала, что его еще ее дед копал и всем селом ему помогали. Тогда, якобы, погиб кто-то из жителей — «плывун» пошел, его и утянуло в глину.

В итоге успокоился Прохор — так успокоился, что ему вдруг вообще все безразлично стало, лишь бы Раиса рядом была. Все время о ней думал. Работать не мог. Замечтался однажды, управляя трактором, да снес заборы на половине улицы. Уволили из трактористов. Пошел грузчиком в магазин, и оттуда поперли, как несколько ящиков с пивом расколотил. Устроился дворником в сельский клуб, но и там не удержался. Никак понять не мог, отчего не в силах за метлу взяться. Махнет пару раз и встанет, задумавшись. Очнется, а заведующий уже орет на него: «Смотри, грязь кругом, окурки, а ты стоишь, как истукан! За что тебе платить?!» В общем, оказалось, что все-таки непорядок у него с головой. Инвалидность дали даже. Лег с тех пор на диван Прохор, и мир сузился до экрана телевизора.

Теперь почувствовал, будто ото сна только очнулся, глядя на распростертое тело Раисы. Подхватил ее на руки — тяжелая. Но кипящая ярость сил придала, проломился сквозь ветви сирени и зашагал по сельской улице, тяжело топая и поднимая клубы пыли. Шел наугад, ослепленный горем, почти ничего перед собой не видел. Расплывчатые очертания домов слились воедино по бокам широкой дороги. На полпути слух резанул бабский визг, а следом — подвывание, но не остановился и даже головы не повернул — не до того. В спину понеслось протяжное: «Убили-и-и!», и, кажется, голосов было уже несколько. Прохор не оборачивался. Родную избу узнал нутром, не глядя. Пнул незапертую дверь и ввалился внутрь, едва втиснувшись в узкий дверной проем с Раисой на руках. Отнес ее в спальню, положил на кровать. Старые пружины скорбно скрипнули под тяжестью хозяйки, будто всплакнули по ней. Прохор выдохнул, отер пот, струями стекающий со лба по лицу и шее, вздохнул тягостно. Мертвые глаза жены безразлично смотрели в потолок. Он аккуратно прикрыл холодные веки, перекрестился и повернулся, чтоб уйти. Но замер на миг, потом, будто опомнившись, шагнул к кровати, нагнулся и поцеловал безжизненную твердую щеку. Непроизвольный стон вырвался из его горла, и он поспешно бросился прочь из спальни, боясь, что разрыдается и не сможет пойти вершить возмездие. А преступник должен быть наказан! Нет, не так: Прохор должен остановить старого упыря, питающегося человечиной, раз и навсегда, пока еще кто-нибудь не пострадал. Он не задумывался над тем, зачем старику было убивать Раису, ведь он видел монеты. А, значит, сомнений быть не могло: чьи монеты, тот и убил!