Избранные стихи - [22]

Без сборов и суматохи

отправилась в путь далекий.

Бесшумно замерли вздохи,

слегка побледнели щеки.

В углу, тишиной повита,

одета прохладной тенью,

она -- как лед сталактита,

как сон сухого растенья.

Шли годы. Марфа старела.

Забило копотью вьюшки.

Молчал котел помертвело,

остыл очаг у старушки,

и стала белее мела

ее коса огневая.

Все чаще, забыв про дело,

кому-то в ответ кивая,

она в уголке сидела,

как в юности та, другая...

И п'од нос себе устало,

прикрыв глаза неживые,

"Мария", -- она шептала,

а после опять: "Мария!"

И раз, не окончив фразу,

одно затаив желанье,

шагнула к сестре, и сразу

порвалась нитка дыханья...

А Марфа шагала небом,

не зная, кто был, кто не был.

Перевод Н.Ванханен

Природа

111. Смерть моря

Как-то ночью умерло море,

словно жить в берегах устало,

все сморщилось, все стянулось,

как снятое покрывало.

Альбатросом в пьяном восторге

или чайкой, что жизнь спасала,

до последнего горизонта

на девятом вале умчалось.

И когда обворованный мир

открыл глаза на рассвете,

оно стало сломанным рогом:

кричи -- ни за что не ответит.

И когда рыбаки решились

на уродливый берег спуститься

был весь берег смят и взъерошен,

словно загнанная лисица.

Было так велико молчанье,

что оно нас всех угнетало,

и казалось, высится берег,

словно колокол, сломанный шквалом.

Где боролся с ним бог и оно

под его хлыстами рычало

и прыжками оленя в гневе

на удары его отвечало;

где соленые губы сливались

в молодом любовном волненье,

где танцы в кругу золотом

повторяли жизни круженье,

там остались одни ракушки,

блеск скелетов мертвенно-белый

и медузы, что вдруг оказались

без любви, без себя, без тела.

Там остались призраки-дюны,

словно пепел и словно вдовы,

и глядели в слепую пустыню,

где не будет радости новой.

И туман, перо за пером

ощупывая со стоном,

над мертвым большим альбатросом

стоял, словно Антигона.

Глядели глазами сирот

устья рек, утесы и скалы

в холодный пустой горизонт,

их любовь он не возвращал им.

И хоть морем мы не владели,

как подстриженною овечкой,

но баюкали женщины ночью его,

как ребенка, у печки;

и хоть в снах оно нас ловило

всеми щупальцами осьминога

и утопленников то и дело

прибивало оно к порогу, -

но, не видя его и не слыша,

мы медленно умирали,

и наши иссохшие щеки

ввалились от горькой печали.

За то, чтоб увидеть, как мчится

быком одичалым на гравий,

разбрасывая раздраженно

медуз и зеленые травы;

за то, чтоб оно нас било

просоленными крылами,

чтоб на берег рушились волны,

набитые чудесами, -

мы дали бы морю выкуп,

платили бы мы домами

и -- как побежденное племя

сыновьями и дочерями.

Как задохнувшимся в шахте,

дыхания нам не хватает,

и гимны, и песни, и слово

на наших губах умирают.

Все зовем мы его и зовем,

рыбаки с большими глазами,

и горько плачем в обнимку

с обиженными парусами.

И, качаясь на них, качаясь, -

их когда-то качало море, -

мы сожженные травы жуем -

в них вкус водяного простора

или наши руки кусаем,

как скифы пленные в горе.

И, схватившись за руки с плачем,

когда ночь покрывает сушу,

мы вопим, старики и дети,

как забытые богом души:

"О Т'аласса, древний Таласса,

ты спрятал зеленую спину,

позови, позови нас с собою,

не навек же ты нас покинул!

А если ты мертв, пусть примчится

к нам ветер, безумный, как память,

пусть он нас подхватит, поднимет

и вдаль унесет с облаками:

мы снова увидим заливы,

и умрем мы над островами".

Перевод О.Савича

112. Сухая сейба

Сухая сейба -- как мало

таких гигантов родится.

В ней жизнь давно отпылала,

но сейба еще царица.

Где силы ее источник?

Исчахла, а не согнете!

И прям ее позвоночник,

свободный от бренной плоти.

В вершине гуляет ветер,

молчит песок у подножья,

и нет никого на свете,

кто в землю ее уложит.

Не ест ее червь упорный,

и мимо, робостью движим,

ручей муравьиный черный

течет за таким же -- рыжим.

Не зной, не людская сила,

не злой суховей округи

пустыня ее убила:

вокруг ни одной подруги.

Как быть с ней? Ширь да откосы

никто не подаст мне знака.

В ногах ее стынут росы,

в ветвях -- огни зодиака.

Небесная Матерь Божья,

да станет она свободной!

Огнем обовью подножье,

читая слова отходной.

Дарю ей синее пламя,

багряным жаром объемлю.

И даждь ей, иже над нами,

Вторую, вышнюю, Землю!

Перевод Н.Ванханен

Сонеты садовника

113.

1. Подрезая шиповник

Шиповник мой неистов и космат,

как Олоферн растительного мира,

его кромсает острая секира,

безжалостные лезвия язвят.

К его ногам обрушился каскад

отрубленных ветвей, насмотрят сиро

останки, и отводит взгляд от пира

кровавого налитый светом сад.

Шиповник мой изрублен в жаркой сече,

он, как Роланд, весь в ранах от меча.

Мои же руки -- руки палача -- похоже,

львом истерзаны по плечи.

Они трудились -- как ни назови

сей ратный подвиг, мой покой заслужен.

Но страшно бьются, шлепая по лужам,

две рассеченных ящерки в крови.

Перевод Н.Ванханен

114.

2. Миндальное дерево

Я подстригаю маленький миндаль

рукою чистой и неуязвимой;

вот так касаются щеки любимой,

когда глаза глядят, не видя, вдаль;

вот так рождается мой точный стих,

в котором кровь живую оставляю;

так сердце я раскрыться заставляю,

чтоб билась кровь весны в словах моих.

Биенье веткам грудь передает;