Избранные сочинения в 2 томах. Том 2 - [60]
Медоварова подозвал к себе еле живой диссертант, изучающий субъективные ощущения, и, стыдливо заталкивая под кресло наполненные так называемые гигиенические пакеты, спросил:
— А когда под…нимемся в зону кисс…лородной недостаточности?
— Правда, Анатолий Анатольевич, — поддержали его другие. — По программе уже пора.
Медоваров хотел было пройти в кабину летчиков, чтобы отдать приказание о подъеме, но его остановил Марк Миронович:
— Что вы хотите делать? — И, услышав ответ, категорически запротестовал: Не разрешаю. Абсолютно не разрешаю.
Похлопывая себя по голенищу свернутой в трубку «молнией», Толь Толич удивленно спросил:
— Но почему?
— Если хотите знать мое мнение, — как обычно начал Марк Миронович, — то я должен сказать, что на больших высотах сердцу трудно работать, тем более после этого, — он указал на «молнию». — Как врач, я бы хотел обратить ваше внимание на охрану труда и элементарные требования-гигиены. А что представляет собой наша стенная печать? В условиях кислородной недостаточности, да и во всех других условиях, ею надо пользоваться умно и осмотрительно и доверять ее лишь чистым рукам. Абсолютно стерильным и опытным. Вы улавливаете мою мысль? Ну вот и договорились.
Поярков все время порывался встать, чтобы пройти к пилотам и посмотреть «Унион» на экране радиолокатора. Сейчас его должно быть видно хорошо — ведь самолет уже находится близко от того места, где диск стал подниматься в ионосферу.
— Виден как на ладони! — обрадованно воскликнул радист, высовывая голову из двери. — Скорее, Серафим Михайлович!
Тут уж Пояркова не удержать. На круглом экране, точно на большом голубоватом блюдце, вмонтированном в стол, отчетливо виднелась светящаяся овальная пуговица. На ней даже различались темные точки иллюминаторов. Но их видел радист, а Поярков, еще не оправившийся от сердечной боли, от обиды за Нюру и свое большое чувство, видел все как в тумане.
У самого диска повисла паутинка. Радист не знал устройства «Униона», не знал, что это трос. А у Пояркова затуманены глаза, не рассмотрел он паутинку, а то бы догадался сразу, что трос спустился не случайно. Значит, в «Унионе» оказались люди.
Радист считал, что паутинка недостойна внимания, — местное отражение, пустяковый недостаток в работе аппарата.
Светлое пятнышко постепенно тускнело. «Унион» поднимался все выше и выше.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается о том, как человек может летать без крыльев, и о том, когда можно увидеть две большие луны.
Председатель колхоза «Рассвет», старик Соселия, шел по темной улице уснувшего селения. Походка его была не совсем твердой, приходилось опираться на руку своего гостя — Миколы Горобца, тракториста.
— Вы, Симон Артемович, не извольте беспокоиться, — говорил Микола, с трудом подыскивая слова. — Не извольте…
Но слова, как нарочно, ускользали из памяти. Найдет Микола подходящее слово, а оно, «як та птица, порх — и нема ее», исчезло. Лови за хвост… «Ну и хмельная эта… как ее?.. «кахетинская горилка», — благодушно сокрушался Горобец и, путая украинские и русские слова, уже в который раз начинал:
— Вы, Симон Артемович, як кажуть… не извольте беспокоиться. Мне здесь дуже
нравится. Такий вежливый, инте… инте… интеллигентный, обходительный народ.
Микола Горобец в числе других трактористов был прислан сюда для испытаний специальных горных тракторов. Миколе действительно понравились здешние люди, жаркое солнце и виноградники. Он даже примирился с опасными горными склонами, где трактор водить нелегко. Того и гляди, поедешь аж к самой Куре. Но как только закончатся испытания, он все равно уедет к себе на родину.
Председателю колхоза тракторист пришелся по вкусу. Дело свое знает, парень положительный. Жил у Соселия целый месяц. Хотелось бы и трактор купить, и тракториста при нем оставить. Говорят, что машину еще можно приобрести, а с человеком как быть?
Не купишь Миколу никакими трудоднями. На свадьбе сейчас были. У невесты много красивых подруг. Нет, никто не приглянулся трактористу. Почему? Почему он хочет уехать?
Еще звучали веселые и протяжные песни, тамада не выдал и части из своего запаса острословия, вина оставалось много, но Соселия покинул праздник и решил именно сейчас поговорить с гостем о самом важном, о самом неотложном.
Ночь выдалась лунная, серебрились вершины гор. С гор этих и начался разговор. Не мог Соселия сразу приступить к делу — невежливо.
— Посмотри, дорогой, — он указал палкой на снежную гору. — Такие горы у вас есть?
— Ни, Симон Артемович. Не бачив.
Соселия поглядел на курчавый горный склон.
— А такой виноград?
— Нема, такого нема, — с сожалением признался Горобец.
Сухая, темная рука старика протянулась в сторону белеющей отары у скотного двора.
— Такие барашки есть?
— Тоже нема. Но не извольте беспокоиться, — оживился Горобец, повторяя полюбившуюся ему фразу. — Все будет!
— Такие барашки? — удивился Соселия.
— Угу.
— Такой виноград?
— А як же? Опытный сад завели.
— И горы? — уже гневно спросил старик.
Горобец посмотрел на него, хотел признаться, что таких гор не может быть на Черниговщине, что это самые лучшие горы в мире и пусть старик не думает, что ему здесь не нравится. Но уверенность в том, что человек может сделать все, заставила ответить иначе.
