Избранные сочинения - [21]

На какое–то мгновение глаза Вострикова вспыхнули надеждой и сразу же потухли.

— Откуда у тебя… Ты же вчера дежурил…

Чадов неторопливо вынул деньги, положил их на стол перед Востриковым и полушутливо произнес:

— Эх ты… У хорошего газетчика в голове материала никогда не должно быть меньше чем на полосу. Вот так–то!

— У тебя, серьезно, есть? — Востриков даже забыл взять деньги.

— Конечно. Как раз на сотню строк!

— Так давай скорей, дьявол тебя побери! — Востриков бросился к телефону, потом раздумал, метнулся к двери.

— Ты куда? — остановил его Чадов.

— Доложить редактору.

— Ты что, с ума сошел? Нашего старика не знаешь, что ли? Разве он разрешит еще ненаписанный материал в полосу ставить? Машинистка на месте?

— Так у тебя он еще не написан? — приуныл Востриков.

— Ничего, ничего! Через двадцать минут в набор отправишь.

Они так шумно вбежали в машинописное бюро, что перепугали дежурную машинистку.

— Верочка! Новую закладку, два экземпляра! Скоренько!

Востриков нетерпеливо крутился у машинки. Видно было, что задуманное Чадовым и радует его, и страшит. В течение часа написать, набрать и поставить в полосу материал? Такое не часто случается в газетной практике… А вдруг ничего не выйдет, и он лишь напрасно упустит время?!

Уже пора диктовать. Машинистка ждет. Почему Чадов молчит?

— Ну! — полушепотом произносит Востриков.

Чадов кидает на него раздраженный взгляд, закуривает и принимается расхаживать по комнате. Потом резко и четко выпаливает:

— Заглавие: «Партизаны возвращаются в леса…» Многоточие. Абзац. Тире. «Землю, с которой ты вместе мерз… Абзац. Вовек разлюбить нельзя…» Не забудь сверить цитату! — бросает он Вострикову. — Абзац. Эти известные слова невольно вспомнились нам — запятая — когда мы на Онежской набережной беседовали с молодым инженером — запятая — выпускником Лесотехнической академии Виктором Кургановым. Курганов — бывший партизан. Он храбро сражался с оккупантами в войттозерских лесах под командованием прославленного командира, ныне начальника лесопункта Тихона Захаровича Орлиева… Абзац… Востриков, уйди, ты не даешь сосредоточиться! — грозно уставился Чадов на притихшего дежурного, который с почтительным восторгом ловил каждое слово статьи.

— Хорошо, хорошо! Только поскорее и никак не больше ста строк!

Как только Востриков ушел, Чадов присел рядом с машинисткой и продолжал диктовать. Статья для него решилась первыми абзацами, и завершить ее было, как говорится, делом техники.

Часа через полтора Востриков сам отнес редактору переверстанную полосу и вернулся в секретариат. Вид у него был такой, как будто там, за редакторским столом, решается его собственная судьба. Чадов был почти уверен, что статья редактору понравится. И дело не столько в том, что статья, на его взгляд, получилась вполне приличной, сколько в том, что он знал своего редактора. В годы войны тот сам писал очерки о партизанах, потом выпустил их отдельной книгой и, как видно, на всю жизнь сохранил особое отношение к этой теме. А тут такое удачное сочетание — война и сегодняшний день.

— Чего тебе не сидится? — спросил Чадов, хотя Востриков сидел неподвижно и чутко вслушивался — не прозвенит ли разгневанный редакторский звонок, вызывающий курьершу, чтобы вновь вернуть полосу на переверстку.

— Честно — волнуюсь! Для меня это вопрос принципа, понимаешь! В теории мне все понятно. Но на практике?! Газета — прежде всего оперативность, а мне постоянно талдычат — не торопись, не спеши! Разве в этом в конце концов дело!

— Дело, конечно, в качестве.

— Вот и я говорю. Кому какое дело, сколько я пишу статьи. А меня, как мальчишку, все учат и учат писать подолгу. Ты молодец, Юрка! Ты, черт побери, доказал им, тихоходам, как надо работать!

— Ну–ну, ты не распространяйся! — предупредил его Чадов. — Это случай, можно сказать, исключительный!

— Хорошо, хорошо. Мне важно для себя решить этот вопрос. Так сказать, в принципе.

Чадов, к величайшему изумлению Вострикова, не стал ждать, пока редактор прочтет полосу.

— Деньги прибери, а то потеряешь в бумагах, — с улыбкой напомнил он.

— Хорошо, спасибо, что выручил, С получки я обязательно верну.

2

Придя домой после разговора с Мошниковым, Тихон Захарович решил сразу же позвонить в Петрозаводск. Было уже поздно, и он попросил вызвать квартиру Селезнева, однако оказалось, что управляющий трестом еще на работе. Пришлось долго ждать, пока телефонистки сделают новый вызов. Наконец сквозь заунывное гудение и бульканье в трубке послышался недовольный приглушенный голос Селезнева. Орлиев назвал себя, поздоровался.

— A–а, Тихон Захарович! Привет, дорогой! — сразу переменил тон управляющий. — Что у тебя?

Орлиев напомнил, что его просили позвонить в трест по кадровому вопросу.

— Ах да, да! Извини, у нас тут партсобрание. Я сейчас перейду на другой телефон, в приемную.

Снова пришлось Орлиеву слушать пение проводов и какие–то неразборчиво булькающие в трубке голоса. Собрание в кабинете управляющего, видимо, было бурным, и, хотя слов нельзя было разобрать, Тихон Захарович слышал, как голоса, мужские и женские, далекие и близкие, то и дело перебивали друг друга. Потом все это разом пропало, и снова раздался мягкий баритон Селезнева.