Избранные работы - [136]

Но необходимое единство цели воспитания нисколько не нарушается этим воззрением. Не следует только понимать это единство как неподвижную единичность принципа – это органическое единство множества взаимодействующих функций. Это значит: единство душевной сущности человека заключается не в том, что из множества способностей, стоящих рядом или даже направленных друг против друга, одна только должна повелевать, другие – повиноваться. С полнейшим основанием отклоняется такое мистическое множество лиц в одной человеческой личности; следовательно, нужно отказаться и от своеобразно понимаемого только при этом условии «единства господства»[61] нравственной цели над всеми другими. Напротив, как физический организм един, потому что все его основные функции находятся между собою в точном соответствии, каждая в одно и то же время помогает другим и не может обойтись без их помощи, так и в организме человеческого образования все существенные функции находятся между собою в состоянии строгого взаимоотношения. Этим не исключается относительное превосходство и подчинение; но не следует понимать это, как абсолютную монархию, где только один повелевает, а другие повинуются; отношение это должно быть аналогично функциям истинной «политии», т. е. происходит разделение органов, и хотя между ними бывают господствующие и подчиненные, но в конечном счете нет подчинения всех одному, и только целое, для благосостояния которого все одинаково необходимы, указывает каждому в частности его функцию и вместе с тем, следовательно, его место в ряду других.

Несомненно, вовсе не было бы цели человеческого стремления, если бы у него не было одной цели. Кто спрашивает о цели, тот спрашивает о конечном единстве, к которому стремятся все отдельные направления человеческой деятельности, к которому они сходятся, как к вершине; поэтому на этот вопрос нельзя, конечно, ответить разделением на три цели. Но, с другой стороны, эта вершина не была бы вершиной, если бы не было множества различно направленных лучей, которые сходятся в одной вершине или, вернее, исходят из нее. Если идея в одном значении является целью или концом (Telos), то в другом и притом более радикальном значении она скорее настоящий исходный пункт (Arche), т. е. не только начало, но и источник всех многообразных направлений сознания. Она не была бы исходным пунктом, если бы от нее ничего не исходило; не была бы происхождением, если бы из нее ничего не происходило; не была бы истинным единством, если бы она как единство не заключала в себе вместе с тем зародыш многообразия направлений осуществления и не давала возможности им из себя выйти. И поэтому следует говорить, конечно, не о первоначальной троичности, а о триединстве цели или, лучше, задачи человеческого образования, в котором, впрочем, первенство, кантовский «примат», бесспорно остается за нравственным.

Самым подходящим сравнением для этого отношения является отношение созвучия тонов в аккорде. Каждый тон сохраняет вполне свое собственное значение, но он получает свой смысл в созвучии с другими только благодаря своему отношению к ним. Правда, основной тон определяет преимущественно характер созвучия. Но ни один из других тонов не может отсутствовать и не может быть заменен другим, не изменяя этим аккорда, не уничтожая даже его особенности. Такое отношение было бы недостаточно выражено в категориях средства и цели. Остальные части являются средством, вернее, конституирующими факторами, не для основного тона, но вместе с ним для всего аккорда, в котором основной только преобладает, не являясь, однако, единственно определяющим. Так, можно представить себе трехзвучие человеческого образования. Основной тон дает идея нравственного, но и она не могла бы остаться одна единственно для себя, и другие составные части человеческого существа не могли бы быть для нее исключительно служебными средствами. Чтобы вообще сделать возможным созвучие, она нуждается прежде всего в контрасте эмпирического познания по законам рассудка.

Его можно сравнить с квинтой, отношение которой к основному тону вообще производит сперва то расхождение, которое является необходимым условием аккорда как созвучия различных тонов. Но этот контраст требует потом опять красивого смягчения терцией; ее я сравниваю с эстетическим фактором образования, который только и устанавливает вполне удовлетворяющую гармонию между названными двумя прежде противоположными друг другу основными факторами.

Рейн сравнивает в одном месте единство цели воспитания с «единством действия» в драме, вообще – с единством художественного произведения. Это сравнение хорошее и, в сущности, по смыслу тожественно нашему; но, проведенное согласно смыслу, оно доказывает противное тому, что оно должно доказывать по мнению Рейна. В хорошей драме характеры и судьбы других лиц, которые не должны быть только бескровными схемами, ни в коем случае не определяются исключительно характером и судьбою героя, но удерживают по отношению к нему свою «относительную самостоятельность»; они могут представлять собою даже резкий контраст по отношению к тем. Судьбы всех действующих лиц не подчинены безусловно судьбе героя, как средство цели, но судьбы всех, включая героя, зависят от одного действия. Но интерес всего действия концентрируется, во всяком случае, на поступках и судьбе героя. Таким образом, это скорее соответствует нашему пониманию, чем пониманию Рейна. Согласно ему в воспитании речь идет не о главной цели и сопровождающих ее… а только об