Избранные произведения в одном томе - [52]

Вот и сейчас… Лишь кое-где перекидывались равнодушными воспоминаниями о минувшем походе, о неудачной войне со Швецией, предпринятой царем для возвращения северной новгородчины под влиянием всемогущего Никона, патриарха всероссийского.

— Собинный-то друг, кажись, в немилости у батюшки-царя? — сказал думный дьяк Семенов.

— Давно ли «великим государем» величаться стал? — заметил окольничий князь Щербатый. — Смехота, право! Мужик новгородский, а чем стал?

— А как вознесся-то в мыслях!

— Недолго ему возноситься-то, — проговорил боярин Стрешнев, давнившний враг партриарха. — Довольно куражиться над честными христианами, думки да выдумки свои представлять. Царю ныне докучает патриарх своими новшествами…

Стрешнев многозначительно ухмыльнулся, не договорив, что он и другие приближенные царя, едва только заметили начинавшееся охлаждение молодого царя к Никону, стали усердно раздувать неудовольствие царя к его «собинному другу», который своим властолюбивым и крутым нравом давал к тому множество поводов.

— Вот и Матвеев метит туда же… в бояре, — произнес толстенький князь Куракин князю Лобанову-Ростовскому, боярину величественного вида.

— И попадет… — брезгливо, но со скрытым удовольствием отозвался Лобанов.

— Государь его любит, — ввернул рыхлый, еле двигавшийся князь Хилков.

— Матвеев по крайности тих, честных людей почитает, вперед не лезет, не выставляется и тоже любит новые порядки, да не кричит о том.

— Скоро его к Выговскому[5] пошлют, — ехидно заметил Куракин. — Бают, больно умен, авось разберет, кто прав, кто виноват. Небось ведь боярин Хитрово в Переяславле много сделал…

— Все Пушкарь… — отдуваясь, сказал князь Хилков. — И ему в гетманы похотелось, оттого и наплели на Хитрово много бесчестных речей, особливо посланцы запорожского кошевого Барабаша, Михайла Стрынжа со товарищами…

— Толкуй ты там! Знамо дело не чисто, а Хитрово— тебе свойственник, ты его в защиту и ставишь, — колко проговорил кто-то из бояр.

Но Хилков не успел ответить дерзкому; в переднюю вошел важный боярин и, высоко задрав голову и выпятив толстое брюхо, прошел к самым дверям «комнаты», а затем, немного постояв у них, вошел туда. Все стоявшие в передней недружелюбно проводили взглядами надменного боярина…

Это был тесть царя Алексея Михайловича, боярин Илья Данилович Милославский, человек чванливый, глупый, жадный и мстительный. Возвысившись посредством брака дочери с царем и став близким человеком к молодому государю, он злоупотреблял мягкостью и добротой своего зятя и восстановил против себя знатнейших и родовитейших бояр. Его ненавидели, но боялись, потому что он был пронырлив и не брезговал никакими средствами.

— Князю Львову в челобитне отказали, — проговорил один из бояр, когда фигура Милославского скрылась в дверях.

— На что он жалился? — полюбопытствовал Пронский.

— Князь Львов бил челом на боярина Илью Даниловича Милославского, — объяснил стольник Волынский. — И ему ответ дали, что-де ему можно быть с Милославским: перво-наперво он-де — третий брат, а второе — на царских свойственников прежде-де не бивали челом! А ты, князь, чего ради здесь? — спросил он Пронского. — Или тоже челобитье?

— Да, дело есть, — уклончиво ответил Пронский.

— Ну, а что, князь, скоро на свадьбу созывать станешь? — подходя к Пронскому, спросил Лобанов. — И женишок здесь? — обратившись к Черкасскому, продолжал он.

— Скоро, скоро… — ответил Пронский.

— Что все откладываешь? Ишь, женишок-то высох весь! — пошутил Лобанов.

В это время в переднюю вошел и встал к сторонке, предварительно скромно помолившись на образа, некий боярин… Все почтительно поклонились и стали расчищать ему дорогу; но он остался на месте и заговорил со стоящим к нему всех ближе дьяком:

— Что, нет ли каких вестей о Выговском? Повинился ли мастер?

Дьяк опасливо оглянулся и тихо, так что его слышал только один боярин, ответил:

— Оговор на боярина Милославского сделал: сказывает, боярин, ведал, что они медные деньги чеканили, зело Илье Даниловичу откупились… Еще Матюшкина, думного дворянина, оговорил…

— Хорошо, наведайся ко мне, — остановил дьяка боярин и двинулся было к дверям, но его остановил Пронский.

— Что ж, боярин, замолвишь царю словечко? — спросил он.

— Не могу, князь; по совести говорю, не до этих дел теперь государю. Сам знаешь, теснят нас со всех сторон.

— Невелика утеря царю, коли тысячу-другую ратников за горы пошлет, — надменно возразил Пронский.

— Толка из этого никакого не будет, а народ зря сгубишь; уволь меня, князь, от худого совета царю, — произнес боярин и, поклонившись Пронскому, прошел в комнату, куда ушел прежде и Милославский и куда допускались только лишь самые ближние к царю люди.

— Сколько новых людей кругом царя! — с горечью произнес Пронский и досадливо пожал плечами.

Он сильно рассчитывал в деле о грузинах на боярина Федора Михайловича Ртищева, человека весьма приближенного к царю, бескорыстного, честного и отличавшегося безукоризненной жизнью, тем более что Ртищев был одним с них лет и считался как бы даже его товарищем.

— Скоро ль царь выйдет? — нетерпеливо говорили бояре, с ожиданием глядя на двери «комнаты».