Избранные произведения в одном томе - [46]

— Ну что, скоро ты насмотришься? — спросил Дубнов, которым начало овладевать суеверное беспокойство.

Ворожея вдруг насупилась, недружелюбным взором окинула молодого стрельца и с недовольным выражением лица отшвырнула от себя его руку.

— Что ж так немилостиво? — усмехнулся Пров Степанович. — Аль плохи мои дела?

— Лучше и желать нельзя… — неопределенно ответила ворожея.

— Любит, значит, меня моя любушка?

— А ты разве этого не знаешь? — холодно спросила Марфуша. — Как зовут твою любушку? — раздумчиво проговорила она.

— Ох, чародейка-бабушка!.. — сорвав шапку с головы и ударив ею о стол, с грустью произнес стрелец. — Извела меня девка-то! Ни в вине, ни в разгуле красу ее невмоготу мне забыть! Хоть бы ты что дала, чтобы ее сердце приворожить ко мне!..

— А что, не любит она тебя?

— Да кто же знает девичье сердце? Издевки надо мной, молодцом, творит; часом думаешь — любит, а другим разом— хоть и глаз не кажи. Дай зелья какого-нибудь! — попросил Пров Степанович, и его добродушные глаза глядели так грустно и так умильно на ворожею, что она отвернулась и уже смягченным голосом проговорила:

— Как зовут… зазнобу-то твою?

— Татьяной.

Ворожея дрогнула так, что котелок с зельем, который она держала в руках, свалился прямо на уголья и, разбившись, затушил огонь, еще слабо тлевший. Но затем она выпрямилась, грозная, негодующая, и глухим, как бы пророческим голосом проговорила:

— Ступай, молодец!.. Забудь Татьяну… Не забудешь — худо тебе будет, ой как худо!

Пров Степанович с удивлением и горестью посмотрел на ворожею.

— Чего ты разгневалась так-то? Или жаль котелка стало? Так ведь я заплачу, если надо?

— Не надобно мне твоих денег, — еще глуше произнесла Марфуша и оттолкнула деньги, предложенные ей стрельцом.

— Как хочешь! Твое дело! А только, чего серчаешь — и в толк не возьму. Прощенья просим! — небрежно кивнул стрелец головой и двинулся к дверям. — Пойдем, князь, всего наслушался, будет!

Но Леон, по-видимому, заинтересованный гаданием ворожеи, попросил Марфушу погадать и ему, в свою очередь.

Марфуша, все такая же сумрачная, молча всмотрелась в руку грузина, через несколько секунд опустила ее и, с участием взглянув на молодого князя, произнесла:

— Не видать тебе счастья… рано умрешь!

— И на том спасибо! — весело усмехнулся Леон, лихо сверкнув глазами.

— Экий красавец! — с сожалением проговорила ворожея. — Ты понаведайся ко мне, князь! Зайди как-нибудь попозднее.

— Ну, погадай уж и мне! — решившись наконец, робко протянул ей свою руку царевич.

— Славная у тебя рука, молодецкая! — погладив его руку, сказала ворожея. — И лицо, и осанка царские… а царем тебе, царевич, не бывать… Не сетуй на меня за это — язык мой вторит только знакам твоей руки… На ней так написано, не выдумала я.

— Я и не сержусь на тебя, женщина, — важно произнес царевич. — Дивлюсь я твоему искусству.

— Ну, идем, что ли! — крикнул с порога стрелец. — Нечего слушать вздорные бабьи речи! Ведь это все одно, что за советом к пауку ходить! — крикнул Пров Степанович, обозленный предсказанием ворожеи.

Она проводила его недружелюбным взглядом и проговорила вполголоса:

— А Татьяны тебе не видать, как своих ушей! Не видать тебе ее, голубчик, этому предсказанию можешь поверить, молодец!

Леон и царевич последовали за своим товарищем.

Марфуша потянула Леона за рукав шубы. Он отстал от своих спутников, задержался на минутку в сенцах, и она прошептала ему:

— А ты зайди, князь, ко мне, авось что-либо и сделаю для твоего дела! Может, судьбу-мачеху и обойдем как-нибудь. Такому-то молодцу да счастья не видать — кому же тогда и видеть его? Неужто ж тому? — кивнула она на вышедшего уже Дубнова.

— За что ты невзлюбила его? — тихо спросил ее Леон, удивленный участием к себе этой странной, неведомой ему женщины.

— Хочешь, покажу тебе Танюшу, его зазнобу? — насмешливо сделала она ударение на последнем слове. — Красавица, что и говорить!

— К чему это мне? Не надо мне, не надо! — проговорил Леон и пошел вон из избы, торопясь на зов царевича и окрики Прова Степановича.

Ворожея злобно посмотрела ему вслед; но ее хмурое лицо скоро разгладилось, и на губах даже мелькнула улыбка надежды. И она заговорила, как бы желая успокоить себя:

— Увидит Танюшу, тогда не скажет «не надо». Поди еще раз запросится! Такому красавцу только и под стать что моя Танюша, хоть полсвета обыщи и обегай. Он хоть и князь, а, верно, бедный; страна-то их, сказывают, пребеднющая, а Танюша богата, ой как богата!

На этот раз она прервала свои мысли и глубоко задумалась.

Глава 22

Воспоминания цыганки

Не всегда Марфуша была мрачной, косматой, всеми презираемой «ведьмой». Когда-то она была хорошенькой, черноглазой девочкой, которую все дворовые люди в доме князя Хованского любили и баловали. Она жила с матерью в небольшом домике, окруженном садом, в двух маленьких горницах с крылечком и кухонькой; на окнах висели всегда чистые занавески, а летом появлялись в их домике и цветы, которые так любила цыганка Мара, марфушина мать; стол в горнице был всегда покрыт белой холстиной, а спала Марфуша на мягкой перине рядом со страстно любившей ее матерью.

Девочка не могла припомнить мать иначе, как только лежащей либо в постели, либо на скамье. Какой-то тайный недуг снедал красавицу-цыганку, вольную дочь степей, и она таяла от этого недуга день ото дня, как воск от горячего пламени. По целым дням лежала она с запрокинутой головой, а ее огромные черные глаза всегда так уныло, так безропотно направляли свои взоры в окно, в глубокую даль, с такой тоской следили за полетом ласточек, что каждому становилось невыносимо грустно смотреть, как увядал, как засыхал этот роскошный полевой цветок, схваченный жестокой рукой и сорванный ею в самую цветущую его пору.