Избранные произведения в одном томе - [42]

— Расскажи, князь, — обратился царевич к приехавшему из Грузии. — Где же дедушка?

— Царь Теймураз в Имеретии у царя Александра.

— Все еще там? Дедушка очень горюет?

— Как же не горевать, лишившись своего царства, скитаясь по чужим краям, прося милости, крова и пищи. Всякому это горько, а могущественному грузинскому царю и того горше! Сколько раз грузины имели славные бои и всегда побеждали! Не многолюдством, а верою и молитвою, и Бог всегда помогал нам. А теперь, верно, грешны мы стали; отступил от нас Господь Бог, лишила нас заступничества Богоматерь, и царь наш, как изгнанник, должен скитаться по чужим землям!

— А по-моему, — закончил свой рассказ мцхетинец, — самое лучшее будет, если мы вернемся в Кахетию и уговорим царя собрать имеретинский, дадьянский, гуриельский, гурийский и другие соседние народы и подняться всем нам на шаха Абаса своими силами.

Князь Джавахов, все время молча и внимательно слушавший речь мцхетинца, тяжко вздохнул.

— Ты хорошо говоришь, князь Зичианов, — сказал он, — и все правдиво сказал, но ты забыл, что все соседи мирной Грузии перессорились между собой и никогда не могут действовать согласно. И вот почему из могущественного когда-то царства мы делаемся ничтожными подданными другого царя, чуждого нам по крови и обычаям!

Безысходной печалью веяло от слов старого славного служаки, и слезы грусти блеснули в его глазах.

Царевич Николай слушал речи стариков с нахмуренным челом. Воспитанный в любви и почтении ко всем старшим, он не мог громко возражать на их речи, но в душе ему было больно слушать осуждение действий любимого дедушки, которого он со свойственным детям обожанием считал безупречным.

Леон слушал прения стариков рассеянно. Он уже давно привык к этим речам, к их безрезультатным словам и легкомысленным мечтам. Ему сделалось скучно, и он стал думать о девушке, виденной им утром в окне.

— Теймураз предлагал своего старшего внука Иосафа в шурины Алексею Михайловичу, — произнес между тем князь Зичианов, — но, видно, такое родство царю не нравится. А чем? Разве цари грузинские ниже царя московского родом?

— Царь Баграт еще во втором веке пришел царить в Грузию, когда Русь еще и не существовала!

— Зато теперь московский царь могуч, — возразил Джавахов, — а Грузия ничтожна! Родниться с нею какая честь?

— А сколько богатств в Грузии, какая у нас плодородная земля! — возразил Зичианов. — Разве есть на Руси что-нибудь похожее на нее? И отказываться от такой страны!..

— Они все равно не сумеют обращаться с нашей землей, не сумеют добыть из нее богатств, — заметил Джавахов. — Так ты говоришь, — обратился он к приехавшему, — наш царь собирается в Москву?

— Да. Ему у царя Александра тяжело, скуден он всем, а в свое государство ехать не смеет: там неприятель.

— А бабушка тоже с ним? — спросил царевич.

— И царица с внуком и внучкою, и всего человек с триста людей.

— А зачем царь едет сюда? — спросила царевна.

— Хочет служить великому царю московскому.

Бледные щеки царевны вспыхнули, и ее губы дрожали, когда она заговорила.

— Служить? Царь грузинский будет служить!

— Это так, царевна, по-русскому говорится, — объяснил Джавахов. — А поистине он в союзники к нему просится.

— На что такой союзник нужен московскому царю? — с горечью произнесла царевна, но ей никто не ответил.

Уже давно лучшие умы Грузии сознавали, что их царству настал видимый конец; вопрос был только во времени и в том еще, кто именно наложит на него руки. Очевидно, московское государство, гигантскими скачками поднимавшееся в своем могуществе, не торопится воспользоваться своим преимуществом и не желает налагать на Грузию свою тяжелую длань; кто знает, не раскается ли оно со временем в своем надменном пренебрежении?

Теперь грузин угнетала одна забота, чтобы персы или турки, убедившись, что Грузия не в силах защищать себя, не поделили ее между собой или просто не забрали ее в свою власть и не обасурманили грузин, обратив их в магометанскую веру.

— Мы столько уже живем в Москве, а ничего для родины не сделали, — проговорил Орбелиани.

— Что же нам делать? — спросила царевна.

— Нам — мало что делать, потому что мы только умеем владеть оружием, а ты, царевна, — женщина… А женщина может все сделать! Подружись с царицей, с царевнами, с этой всевластной боярыней…

Царевна невольно вздрогнула при воспоминании о надменной царской любимице.

— Я знакома с ними, — тихо возразила она.

— Этого мало. Сделайся для царицы тем же, что эта боярыня.

— Разве я могу? — гордо спросила царевна, вспыхнув вся. — Разве я могу стать холопкой?

— Ты не так поняла меня, царевна, — сказал Орбелиани. — Я не советую своей царевне поступать, как не подходит ее сану. Но дружба с русской царицей не зазорна грузинской царевне…

— Позвольте мне слово молвить, — вмешался наконец все время молчавший Леон.

Отец, сдвинув сурово брови, глянул на него. С некоторых пор он был сильно вооружен против сына. До него стали доходить слухи, что Леон слишком часто бывает у боярыни Хитрово, что его занятия с царевичем идут вяло, что он потакает во всем мальчику. Но главное, что сердило старика, — так это таинственное приключение с кинжалом; он чувствовал, что тут что-то произошло, о чем сын не хочет сказать ему, и эта-то скрытность сильно раздражала князя.