— Я бы повернулась к вам, — сказала вдруг Гортензия, — но мне не хочется менять позу. Вы понимаете? Некоторые люди, имеющие позу, охотно её меняют, а с потерей позы теряют и лицо.
— Госпожа, — сказал Суер, — поза есть поза. Но важна суть дела. Позвольте один вопрос. Вот вы имеете шесть грудей, но на всё это богатство имеется хоть один младенец?
Гортензия повернула голову влево, и тут профиль оказался платиновым.
— Сээээр, — сказала она, — а вы можете представить себе младенца, вскормленного шестью грудями?
— Нет, — чистосердечно признался капитан.
— А между тем такой младенец имеется.
— О Боже! Вскормленный шестью грудями! Какой ужас! Невиданный богатырь! Как его имя?
— Ю.
— Ю?
— Ю.
— Всего одна буква! Ю! Какого же он пола?
— Уважаемый сэр, — внимательно сказала госпожа, — подумайтека, какого рода буква «Ю»?
— Женского, — немедленно ответил Суер.
— А мне кажется, мужского, — встрял наконец я.
— Почему же это? — раздражённо спросил Суер. — Всем ясно, что все гласные — женского рода, а согласные — мужского.
— Извините, сэр, конечно, вы — капитан, вам виднее, но я придерживаюсь совсем другого мнения. Я не стану сейчас толковать о согласных, это, в сущности, должно быть многотомное исследование, но насчёт гласных позвольте высказаться немедленно. Так вот я считаю, что каждая гласная имеет свой род:
А — женского рода,
О — среднего,
Е — женского,
Ё — среднего,
И — женского,
Й — мужского,
Ы — среднего, сильно склоняющегося к мужскому,
У — женского с намёком на средний,
Э — среднего,
Ю — мужского и
Я — женского.
— Всё это высказано убедительно, — сказал Суер-Выер, — но и как-то странно. Похоже или на белиберду, или на научное открытие, правда, подсознательное. Но насчёт буквы, или, верней, звука «Ю» я совершенно не согласен. «Ю» — как нежно, как женственно звучит.
— Нежно, возможно, — завёлся вдруг я, — но ведь и мужественное может звучать нежно, чёрт подери! А что вы все привыкли — «Бэ» да «Вэ», «Гэ» да «Дэ». Ю — это сказано. Даже рисунок, даже написание буквы «Ю» выглядит чрезвычайно мужественно. Там ведь есть палка и кружочек, причём они соединены чёрточкой.
— Ну и что?
— Да как же так, сэр? Палка и кружочек, вы вдумайтесь! Палка и кружочек, да ещё они соединены чёрточкой! Это же целый мир, сэр! Это вселенная, это намёк на продолжение рода и вечность всего сущего!
Гортензия неожиданно засмеялась.
— Вы недалеки от истины, — сказала она, — но всё равно истина вам никогда не откроется. Вы ещё много откроете островов, ведь, в сущности, каждый шаг — открытие острова, а толку не будет. Возможно, вы и доплывёте до Острова Истины, возможно… А теперь приготовьтесь! Мне пришла блажь изменить позу!..
— Постойте, мэм, не беспокойтесь, — сказал вдруг торопливо сэр Суер-Выер. — Не надо, не надо, мы и так верим, а видеть не обязательно…
— Да, да, госпожа, — поддержал я капитана, — умоляю вас… расскажите лучше, как найти младенца по имени Ю, а позу оставьте…
— Есть такой остров цветущих младенцев, запомните… а позу придётся менять, придётся. Приготовьтесь же…
Медленно-медленно шевельнулось её плечо, локоть пошёл в сторону, явилась одна грудь, другая, третья… и мы с капитаном, ослеплённые, пали на песок.
Впоследствии сэр Суер-Выер уверял, что наблюдал семь грудей, я же, досчитав до пяти, потерял сознание.
ИХНЕЕ ЛИЦО
Втянув головы в плечи, как плетьми болтая руками, по берегу океана бродили мичман Хренов и механик Семёнов. В стороне валялась кучка полосок от тельняшки, которая и оказалась лоцманом Кацманом.
Старпом Пахомыч что-то бодро обрасопливал в сторонке.
— Ну как, друзья?! — спросил Суер. — Насладились ли вы?
— Так точно, сэр! — хрипло прокричали Хренов и Семёнов. — Отлично насладились! Спасибо за заботу, сэр!
— Будете ещё острова-то открывать?
Вернувшись на «Лавра», долгое время мы всё-таки не могли прийти в себя, потрясённые островом голых женщин. Высаживаться на острова, на которых таких женщин не обреталось, как-то не тянуло.
Наконец мы заметили в бинокуляр некоторый безымянный островок. Там росли стройные сосны и над ними клубился отличный сосновый воздух.
— Сосновый воздух — полезная вещь, — сказал Суер-Выер. — Не высадиться ли?
И мы решили прогуляться просто так, ради воздуху, под соснами, по песочку, в зарослях вереска.
Спустили шлюпку, открыли остров и начали прогуливаться, нюхая воздух.
— Под соснами всегда хороший воздух, — говорил Суер.
— Много фитонцидов, — влепил вдруг Пахомыч.
— Чего?
— А что?
— Чего много?
— Гм… извините, сэр. Много воздушных витаминов, не так ли?
— Отличный воздух, — поддержал я старпома, — приятно нюхается.
— Настоящий нюхательный воздух, — поддержал нас всех и лоцман Кацман.
Так мы гуляли, так болтали, и вдруг я почувствовал что-то неладное.
Воздух был отличный, все мы дружны и согласны, и всё-таки происходило нечто, что крайне трудно объяснить. Я-то это заметил, а спутники мои, к удивлению, ничего не замечали. Они по-прежнему восхваляли воздух.
— Тонкопарфюмированный! — восклицал лоцман.
— Не щиплет глаза! — восторгался старпом.
— Нет, вы знаете, — захлёбывался от восторга лоцман — вы знаете, что это за воздух, этот воздух — озапачехонный!
