Невзгодин налил себе рюмку и, поднимая ее, сказал:
— Ваше здоровье, Маргарита Васильевна. Будьте счастливы, и да смилуется над вами судьба. Пусть в эту комнату не заглянет ни один балбес!
— Аминь!.. — ответила Маргарита Васильевна, чокаясь с Невзгодиным.
После завтрака Маргарита Васильевна пересела на диван, а Невзгодин на кресло. Невзгодин закурил папироску и спросил:
— А Николай Сергеич как перенес ваш уход?
— Он был к нему подготовлен… Я предупреждала за два месяца…
— Но, согласитесь, если вы мне отрежете руку с предупреждением, то руки все-таки не будет…
— Он поступил как порядочный человек. Он покорился и не пугал меня… Скажи, что он застрелится, и я, конечно, от него не ушла бы… Но он успокоил меня насчет этого, и мы расстались дружелюбно… Конечно, ему тяжело…
— Он вас любит.
— Любит? Любовь — слово растяжимое, Василий Васильич… Конечно, любит, но как?.. С тех пор как я перестала быть его женой, он стал любить меня меньше. Мы, женщины, ведь это чувствуем… видим в глазах… А он именно любил во мне не человека, а женщину… Ведь иначе не женился бы, зная, что я его не люблю… А больше всего страдает его самолюбие. Как: «Жена его оставила!..»
— Ну, а все-таки вы теперь к мужу снисходительнее стали, Маргарита Васильевна? — спросил Невзгодин.
— Еще бы! И он, в сущности, не дурной человек… Только любил фразу и разыгрывал героя на словах, когда он самый обыкновенный трус и человек двадцатого числа…
— Отчего вы в прошедшем времени употребляете глаголы?
— А потому, что он понял самого себя, и… ему сделалось неловко… И он теперь больше стал работать дома… Уж он не разрывается во всех учреждениях… Не гоняется за популярностью… Притих… Да и лучше, чем фразерствовать!
— А оратор он талантливый и профессор хороший. Это верно! — заметил Невзгодин. — И, при его мягкости и любезности, он долго еще будет одной из гордостей Москвы…
— Москва зато и не особенно требовательна… Ну, а вы, Василий Васильич, конечно, не женитесь на Аносовой, как говорят в Москве?
Невзгодин только рассмеялся.
1897
