Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета - [111]

Ксендз слушал с напряженным вниманием. Затем поднял голову и заглянул ему глубоко в глаза.

— Что ж, такое бывает. Может, в каком-нибудь сновидении по праву контраста явились вам наши два образа одновременно.

Помян протестующе качнул головой.

— Это было нечто более сильное, чем сновидение. Это было… переживание.

— Где и когда оно посетило вас?

— Точно не могу сказать. Не очень давно. Я тогда пребывал в странном состоянии… А с вами в последние два года не случалось ничего необычайного? Какое-нибудь происшествие или хотя бы сон, исключительный, необъяснимый?

Ксендз задумался.

— Гм, и вправду, — через минуту промолвил он, — среди моих снов, а я их имею обыкновение записывать, промелькнул один очень и очень странный. Года полтора тому назад мне приснилось, что я участвую в каком-то скорбном и многолюдном шествии… Это было где-то за городом, огромная толпа на полях и черный, гигантских размеров дубовый крест на плечах молельщиков…

Помян нервно ухватил его за руку и признался:

— Именно так — то же самое шествие я видел в то же самое время: измученные скорбные люди, согнувшиеся под бременем креста… А дальше? Может, вам припоминаются еще какие-то детали? — лихорадочно допытывался он, впиваясь взглядом в лицо священника.

— Нет, не припоминаются… Помню только, что я проснулся в слезах, в воздухе ощущался запах потухших свеч…

— Да, со мной случилось такое тогда же… Тот момент мы пережили сообща. Только вы во сне, а я в каком-то ином, загадочном состоянии… Наше знакомство завязалось за пределами сего мира…

Ксендз Совиньский мягко положил ему на плечо руку.

— Загадочны и неисповедимы пути человеческих душ, — тихо произнес он, всматриваясь в кладбищенские аллеи. — В том, что вы пишете, много правды. Некоторые ваши взгляды, хотя и выраженные в форме, зачастую для меня неприемлемой, я разделяю полностью. Читая ваши книги, я убеждался неоднократно, что царство Духа имеет в вашем лице одного из самых отважных своих воителей.

— Воителей… — Помян внезапно застыл на дорожке как вкопанный. — Нужны ли они царству Духа? Представьте себе, преподобный отец: я убил человека.

Он опустил голову, словно под тяжестью вырвавшегося признания. Спустя минуту раздался вопрос священника:

— На дуэли?

— Нет, силой ненавидящей мысли. Наслал на него другого человека… невольно…

Он зашатался, точно от удара. Ксендз подхватил его под руку.

— Сын мой, — заговорил он тихим, успокаивающим голосом, — велика твоя вина перед Богом, но и боль твоя велика, из глубин сердечных исходит твое раскаяние… Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Человек, погибший по моей вине… Казимеж Прадера.

Священник выпустил его руку и даже слегка попятился. Какое-то время он размышлял с печально опущенной головой.

— Ясно, — прошептал он наконец, — теперь я все понимаю. Вы были как огонь и вода.

— Я сделал ложный шаг.

— Да. Опустившись до его представлений, ты невольно сравнялся с ним.

— Я потерял себя. — Сделав это горькое признание, Помян стал на колени и срывающимся голосом произнес: — Через минуту я иду предаваться властям мирским. Я хочу наказания. Отче, во имя Господа всеблагого можешь ли ты отпустить свершенный мною тягчайший грех?

Ксендз положил ему ладони на голову и минуту тихо молился. Затем вознес руку кверху и, начертав над грешником знак креста, громко произнес:

— Ego te absolvо!… Иди с миром!

Когда Помян поднял голову, ксендза Совиньского уже не было рядом.

Дозревал полдень. Октябрьское солнце, описав на небе полдуги, собиралось клониться к западным рубежам. Над городом нависла медного цвета пелена из пыли и дымов. Окутанные ею старинные башни и шпили костелов рисовались на бирюзовом небесном фоне в стертых контурах, приглушенных и полупризрачных. По скверам и садам, по парковым аллеям безжалостный ветер сшибал последние листья, оголяя костяки деревьев, сиротливо застывшие черными предвестниками осенней тоски. В воздухе словно затаилось тяжкое болезненное раздумье. Безымянной скиталицей разгуливала по улицам грусть, вихревато расходилась прозрачная дымка бабьего лета, качались заплетенные в сеть электрические провода…

На гладких, поблескивающих белыми мраморными плитами ступенях, ведущих в Дворец Правосудия, зачернел силуэт — Помян поднимался нервным торопливым шагом. И вдруг — вздрогнул, остановился, стал прислушиваться… Городские часы отбивали двенадцать: началось с ратуши, затем мелодию подхватил костел, вступили своим чередом и все остальные… Под конец, словно далекий вздох облегчения, раздался звон колоколов с окраин…

Колокола из Дубового Гая — мелькнула и тотчас погасла приглушенная остротой минуты странная мысль.

Помян попрощался взглядом с погруженным в солнечный разлив городом и вошел в здание суда.

— Следователь Гуральский принимает сегодня? — спросил он, подходя к конторке швейцара.

— Принимает. Он только что закончил допрос. Пройдите вон через те стеклянные двери на первый этаж. Вторая комната справа.

— Благодарю вас.

Помян зашагал по длинному мрачному коридору…