Избранные произведения. Том 3 - [155]

— Посидим перед дорогой, — предложил Паломник.

Уселись на камень возле теплой стены ближайшего вудволла.

— Меня действительно многое интересует, — признался Мальгин. — От проблем общеглобальных вроде смысла бытия до совсем простых вроде моего личного счастья.

— Вряд ли я смогу ответить на все ваши вопросы, — улыбнулся Паломник. — Вы, люди, очень редкий тип существ, которым дано обнаружить проблематичность своего существования и ощутить всю неоднозначность бытия. Поэтому истина для вас многолика. Если я сообщу вам сейчас, каков был замысел вселенной, Большой Вселенной, вы не поверите. Честно говоря, я иногда тоже готов принять постулат, что смысл Вселенной — за пределами постижимого. Во всяком случае, для существ, бытие которых конечно. Рассуждать на эту тему можно долго, но вопрос: может ли ветвь постичь смысл всего дерева? — заставляет думать, а не спорить. Понимаете?

— Не могут понять жизнь в этом мире те, кто никогда не жил в нем, — пробормотал Мальгин.

— Очень точная формулировка! — Паломник был явно восхищен. — Ваша?

— Нет.[101] Но принадлежит всему человечеству как наследство.

— И все же я не ошибся в вас. Когда-нибудь мы встретимся в другой обстановке и побеседуем более глубоко.

— Тогда позвольте задать вопросы попроще. В Галактике еще есть «серые дыры» или та, что открыл Шаламов, была единственной?

— К сожалению, она была единственной на все местное скопление галактик и связывала вашу Метавселенную с той, где родились Вершители.

— Почему захлопнулись орилоуны на Земле, Маате и на самом Орилоухе?

— От старости, мой друг, от старости. Эта ветвь-метро, соединяющая Галактику с другими, одна из самых древних, а ничто не вечно во Вселенной, кроме нее самой.

— Почему орилоуны так сложны? Ведь машины «суперструнной» связи могут быть гораздо проще, как наши, например.

— Во-первых, выращивались они для других целей, вернее, не только и не столько для создания сети мгновенной транспортировки, а во-вторых, они должны были выжить в любых условиях, в том числе во вселенных с совершенно разными наборами констант и физических законов. Ваша Метавселенная рождалась в процессе хаотической инфляции и состоит из изолированных областей, доменов, с разными комплексами физических свойств…

— Вследствие множества фазовых переходов, — вставил Мальгин с невинным простодушием.

— М-да, — сказал Паломник, помолчав немного. — Лекция была, пожалуй, лишней.

— Нет-нет, — возразил хирург, — просто я это уже постиг: наша Метавселенная напоминает мыльную пену, и мы, люди, живем в одном из «пузырьков», который представляет собой метагалактический домен. Я полагаю, сеть орилоунского метро соединяет его и с другими доменами, и с другими метавселенными. Кое-какие из них я уже посетил.

— «Суперструны» могут соединять только топологически связанные метавселенные. — Паломник снова опечалился. — Но выхода во вселенную, откуда пришли Вершители, я не нашел до сих пор. Шаламовская «серая дыра» была последним каналом связи с ней.

— Значит, поиск выхода и есть ваша истинная цель?

Паломник покачал головой, потом еще раз, словно говорил сам с собой.

— Одна из целей. Кроме того, я исследую ветвление вселенных, ищу подтверждение закона бесконечной неповторимости, решаю множество других проблем… перечисление которых не имеет смысла.

Теперь покачал головой Мальгин, но возражать не стал.

— Простите, вы говорили о законе бесконечной…

— Неповторимости. Звучит он так: могут ли миры, имеющие абсолютно идентичные начальные условия, развиваться так же идентично с абсолютной нерасходимостью?

— И что же?

— Пока что нарушений закона я не обнаружил. Небольшая иллюстрация: в Большой Вселенной существует очень много Солнечных систем и Земель, но ни одна из них не повторяет другую. Вы можете найти, скажем, Землю, где нет вас, но есть ваши друзья, Купава или есть вы, но нет Шаламова…

Мальгину показалось, что он потерял сознание — такая наступила тишина. В себя он пришел не сразу — когда мозг проанализировал сказанное и в груди зажегся огонь желания.

— Соблазн жесток, — тихо проговорил Паломник, глядя на хирурга оценивающе и с сожалением. — В свое время я тоже решал эту проблему, и цена решения высока.

— Жизнь? Смерть?

— Я ведь живу. Да и что такое смерть? Лишь этап в цепи бесконечных видоизменений живого. Нет, цена решения — вечный поиск гармонии души, и я — в начале пути.

— Как медленно я путь свершаю свой[102], — проговорил медленно Клим, думая в данный момент о Купаве. И о Шаламове. И о себе.

Паломник смотрел на него с мудрым сочувствием, зная судьбу хирурга лучше, чем он сам.

— До свидания, колдун. Будь счастлив, насколько это вообще возможно, и помни: дорога перед тобою свободна только на полет копья.

— И куда же вы теперь?

— А куда глаза глядят. — Паломник тонко улыбнулся. — Помните?

Везде проложены дороги.

Поодиночке и в толпе

Идем, куда несут нас ноги,

Но повинуемся тропе.

Мальгин вздрогнул. Четверостишие было произнесено в манере Лондона, обмолвившегося как-то, что он любит древних поэтов, в том числе и Германа Мелвилла.

— Майкл? — прошептал хирург. — Вы Майкл Лондон?!

— О нет, — рассмеялся Паломник. — Но я встречался с ним и позаимствовал многое из того, что и кто он есть. Я вообще вмещаю много других «я», людей, нелюдей, негуманоидов. Если захотите когда-нибудь — присоединяйтесь. До встречи.