Избранные произведения. Том 2 - [137]

Совершенно неожиданным праздником для Адама было появление Ирины в его доме, среди его кактусов, за этим столом, заставленным райскими плодами. Но меньше всего хотелось выдать Адаму свое волнение. Он держал руку на сердце и ждал, когда биение его станет более спокойным, чтоб докончить свой тост, прерванный Виктором.

— Я хотел бы, — произнес он наконец медленно из того угла, где стоял, не возвращаясь на свое место рядом с Ириной, — сказать еще несколько слов о том, что такое девушка на земле.

Все прислушались: Гоби — иронически улыбаясь, Михаил — восторженно, Виктор — закинув голову, а Ирина — с пылким вниманием, которым она дарила каждого, а тем более полюбившегося ей человека.

Адам готов был начать говорить, но вдруг все вздрогнули, услышав голос, раздавшийся в дверях:

— Bonjour! Гостеприимный хозяин даже дверей не запирает.

Все обернулись на голос.

В дверях стоял и кланялся очень смешной человечек.

Глава VII

На площади Александринского театра, среди классических творений Росси, там, где юркий и кривой переулок бежит к Гостиному двору, на углу стоит дом ропетовской, петушиной архитектуры. Колонны Росси возносятся торжественно и строго, певучие фризы театра величаво венчают мощные стены, а ропетовский дом, не обращая на них внимания, заливается голосисто всеми своими петушками, фальшивой резьбой из камня под дерево, приступочками, подоконниками, гребешками. Он нестерпимо криклив среди спокойной процессии колонн.

Таков же восьмидесятник среди других поколений.

Вошедшего старичка звали Розин, Сасоний Львович Розин. Алощекий и под старость, с вьющимися седыми кудельками, может быть, от щипцов куафера, с беспричинно восторженным взором, в галстучке, не приведи бог каком пестром, в распахивающемся пиджаке, с Эйфелевой башней на пухлой, дутого золота цепочке, он посылал воздушные поцелуи всему собранию.

Адам, вспомнив какой-то старомодный жест, приветствовал его из угла рукой и сказал:

— Входи, Сасоний! Поцелуемся после. Здесь молодежь, зеленая Россия. Полюбуемся на них, старик.

— Je suis jeune! Je suis jeune! — выпалил Сасоний, махнув раздушенным платочком, ловко вытянутым из карманчика. И, найдя глазами единственную даму — Ирину, уселся рядом с ней, витиевато спросив позволения.

Усевшись, он расшаркался под столом, кивая в сторону Гоби, Михаила и Виктора.

Гоби насмешливо показывал на него глазами Ирине, несколько испуганной таким соседством. Михаил смотрел на него спокойно, Виктор уже ревновал.

Когда он уселся и расшаркался, Адам подошел налить ему вина; они поцеловались.

— Мы ждем вашего тоста! — воскликнул Виктор, потому что ему тоже хотелось сказать в честь Ирины тост.

— Да, я скажу сейчас тост за девушку, — медленно сказал Адам.

— Это легко, не правда ли? — оживился Сасоний. — Когда дама так очаровательна, как моя соседка.

— Нет, Сасоний. Я хочу сказать вообще о девушке, — остановил его Адам.

— Просим, просим! — прокартавил Виктор и хлопнул один раз в ладоши.

— Я одинок, — начал Адам, — я в конце жизни. И говорю бескорыстно. Но вы, мои слушатели, за исключением тебя, Сасоний…

— Нет, не исключай меня из молодежи, — с неуместной игривостью опять вмешался Сасоний, и как ропетовская завитушка на фоне белых колонн прозвучал его дурашливый выкрик после спокойно-глубокого голоса Адама.

— Вы начинаете жизнь, — продолжал Адам, — эту неведомую, заманчивую, увлекающую тем больше, чем ближе с ней знакомишься, жизнь. Так знайте же, вы, начинающие, что начало всех начал — это девушка. Она всего заманчивее, всего нежданней, она несет в себе все, что будет. Берегите девушку, лелейте ее, не ставьте под колпак для любованья, а ведите рядом с собой, как самое чистое, самое прекрасное и самое верное хранилище жизни. Я пью за девушку.

— Ура! — крикнул Виктор.

— Браво, браво! — подхватил Сасоний.

Адам чокался с Ириной, и рука его дрожала.

— Что с тобой? — спрашивал он сам себя, чувствуя в нарастающей в нем радости оттенок беспокойства и жадности.

— А можно мне теперь сказать? Можно? — засуетился Сасоний.

— Просим! — мрачно сказал Виктор, видя, что его тост откладывается, и боясь его забыть.

— Женщина — это нечто прелестное! — вставая и вертясь во все стороны, начал Сасоний. — Я пью за женщину — женщина или девушка, это все равно как за цветок, который надо беречь от грубостей жизни, окружать изящным, красивой обстановкой, ведь теперь это все так усовершенствовано. Я пью за здоровье своей соседки, которую я не променял бы ни на какое соседство, даже с самой Венерой. Ура, ура, ура!

С ним молча чокались. У Виктора его слова совсем выбили из головы его тост. Он покраснел и напыжился.

— Вы, кажется, хотели что-то сказать? — лукаво спросила Ирина.

— Я скажу только вам: я пью за радугу, за семицветный мост, который соединяет землю с небом. Впрочем, нет, что я говорю. Ирина значит мир, а не радуга…

Он спутался и гортанным смехом старался скрыть свое смущение.

Ирина ничего не понимала.

— Адам Федорович! — вдруг начал Гоби. — Вот вы говорили нам, начинающим (это не совсем верно, потому что не все мы в начале жизни), говорили о какой-то загадочности жизни. Это ведь не так. Жизнь проста в составных своих частях. Сложны только соединения. Девушка, или женщина, или мужчина, юноша или старик — это все одно и то же — это человек, царь побежденной природы, победитель предрассудков, изобретатель машин, вождь культуры. За него я пью. Он еще не совсем победил, но он уже накануне полной победы.