Избранные произведения. Том 2 - [135]

— Виктор. Михаил, — представил их друг другу Адам, называя только по именам.

Юноши обменялись недоверчивым рукопожатием.

— А я только что купил новую книгу Бликова. Чудесно! Превосходно!

Каких-то букв Виктор не выговаривал, но как только заговорил, стал похож на пастора. Позднее Михаил замечал у него привычку самые простые, обыкновенные вещи произносить необычайно растроганным, трепещущим голосом.

— Я отстал, — улыбаясь, сказал Адам, — и не знаю, кто такой Бликов.

— Это наш менестрель. Это наш трубадур. Соловей голубой розы. Он нам показал, что и в наш прозаический, железный век можно любить возвышенно, мистично, как любили своих дам средневековые рыцари.

На каждой ступени своей тирады он все выше и выше закидывал голову и потому только умолк, что дальше нельзя было закидывать.

— А мы вот тут с яблоками да бананами… — задумчиво сказал Адам.

Михаил, не отрывая глаз, смотрел на Виктора и никак не мог уловить, кого он ему напоминает. Его память блуждала около вербных базаров, балаганов, плохеньких, наскоро сколоченных, сцен. И вдруг он вспомнил: Виктор напоминал арлекина в «Петрушке», напоминал манерой держаться, голосом и, как показалось Михаилу, даже мыслями.

Он засмеялся, радуясь, что вспомнил.

— О чем вы? — надменно спросил Виктор, приготовляясь обидеться. — Вы не верите в голубую розу?

— Он наверно не знает про нее, — вмешался быстро Адам. — Голубая роза — это символ мистической школы, сгруппировавшейся около немецкого поэта Новалиса.

— А я думал, вправду, — беспомощно улыбнулся Михаил. — Знаете, если обкурить самую обыкновенную розовую розу, она будет зеленовато-голубой.

— Не только розу, все можно обкурить и сделать зеленовато-голубым, — быстро помог ему Адам и обратился к Виктору, который сделал несколько досадливых жестов большой своей красной рукой. — А ну прочтите что-нибудь из вашего менестреля.

Виктор проворно слазал в карман и, достав маленькую книжку, стал в позу, как пастор. Сделав паузу, он громко и растроганно начал скандировать:

Ты лицо запрокинула ввысь,

Над тобой пламенела заря.

Ты ждала, ты встречала Царя,

Запевали павлины: молись!

— Павлины не поют! — не удержался Михаил. Остановив его жестом, Виктор читал дальше:

И потом мы стояли с тобой

У твоих теремов, у реки,

Перстень ты уронила с руки,

Что тебе подарил Голубой.

— Все, — сказал Виктор, дочитав, ибо по голосу его никак нельзя было узнать, что чтение кончилось.

— А кто это такой Голубой? — спросил Михаил.

— В Италии основывались кафедры, чтоб комментировать Данте, — важно сказал Виктор, — и в двух словах всего не объяснить. Голубой — это двойник.

— Чей?

— Его.

— Кого?

— Того, кто с ней.

— А она кто?

— Вечная женственность. Так нельзя, как вы, расспрашивать. Это нескромно.

Михаилу стало стыдно, как будто он расспрашивал про интимные встречи двух каких-то определенных людей. Ни в стихах, ни в объяснениях он ничего не понял.

— Да, павлины кричат очень неприятно! Очень! — сказал Адам. — Так вот что такое молодая Россия. Слушатели менестреля. Что ж, это неплохо. По обыкновению русской интеллигенции, взято вбок, сделана извилина. Но к чему-нибудь это приведет. А может быть, дело проще. Может быть, это естественная реакция на арцыбашевские глупости. Самозащита молодого организма. Может быть, и так. Только, во всяком случае, правда этого трубадура — не полная правда.

— Это просто неправда! — горячо воскликнул Михаил. Он напряженно слушал Адама, и вдруг ему вспомнилась сцена у Гоби, когда он рассердился на него. Также рассердился он теперь на этого Бликова и на Виктора.

— Это красота! — потрясая книжкой и картавя, вскричал Виктор. — И следовательно, правда тут ни при чем.

— Ах, вот как вы думаете! — обратился к нему Адам. — Это хуже. Правда и красота не одно и то же, но они не могут исключить друг друга, а, наоборот, они вместе ведут к чему-то высшему, чем мораль и искусство, и чего, несомненно, уж не первый век ищет Россия.

— Россия — понятие слишком сложное, — возразил Виктор. — Я его не охватываю. Ищет не она, а ищут отдельные личности, поэты, трубадуры, пророки…

— Не мудро, не мудро! — качал головой Адам. — Впрочем, все это для меня так ново, так неожиданно. Я отстал, и мне надо еще вникнуть в эти новые искания.

— Не во что тут вникать! — сердито сказал Михаил. — Это просто словесность. Распусти ее, и придешь в болото. Вот и пришли. Вот и павлины запели.

— Не надо горячиться, — сказал Адам, — смотрите, как спокойно лежат бананы.

— Я не буду, — сказал Михаил. — Знаете, я пригласил к вам Гоби. Это ничего? Я с ним поссорился и помирился.

— Это тот технолог, которого ваша матушка зовет Гобием?

— Вы запомнили? Он самый.

— Я очень рад, я рад всякому гостю.

— Вероятно, он придет с одной курсисткой. Я ее тоже просил прийти.

— Отлично, отлично. Моих друзей придет только двое. Один восьмидесятник, человек в отставке, очень колоритный, и доктор, хирург больницы для бедных. Он ежедневно делает несколько операций и потому хорошо разбирается во всем человеческом. Значит, будет трое стариков, и трое юных, и девушка как вечный венец всего.

— Вот видите! — ликуя, воскликнул Виктор. — Вы сами говорите, что девушка вечный венец всего. А это идея, близкая трубадурам и нашему Бликову. Я уверен, вы его полюбите, как только прочтете.