Избранные произведения. Том 1 - [41]

Добиться его согласия будет нелегко. Мир Аверова не знает войн. Он боится крови, она ему претит. Они считают, что человек должен * жить, потому что он человек. А вы, У-Йот, считали, что человек должен жить, если он человек. Если. И были уверены, что не всякий человек – действительно человек. Человек – .тот, кто силен. Кто погибает – слаб.

Пусть бы они жили. Нам не нужна их планета. Но если они мешают жить нам/.

Аверов этого не поймет.

Он будет метаться, искать несуществующие выходы. Медлить. И дотянет до того момента, когда поздно будет что-то предпринять, и погибнут все.

У Аверова есть своя сила и своя слабость. Надо использовать и то и другое. Еще осталось несколько минут, чтобы вновь продумать весь ход разговора.

Но прежде надо еще раз вдохнуть родной воздух и дать глазам отдохнуть, полюбовавшись родным и привычным. Там, где проходили лучшие годы жизни. Тем, что и теперь видится ночью в тревожных солдатских снах...»

Уве-Йорген открыл глаза и поднялся. Подошел к дверце, ведущей в Сад памяти. Так, с легкой руки капитана, весь экипаж называл эти устройства.

Рыцарь распахнул дверь. В каюте не было больше никого, и он не спешил затворить ее, как делал, когда опасался, что кто-то заглянет и увидит.

Перед ним открылась обширная поляна. Действительно, мельком подумал он, неплохое место для схватки мчащихся навстречу друг другу рыцарей, закованных в панцири, с опущенными забралами и тяжелыми копьями наперевес...

Но рыцарей не было, и не было копий.

Увидел бы капитан Ульдемир...

Капитан, впрочем, догадывается. Трудно все время жить в чужой коже. Что делать...

Рыцарей не было. Солнце стояло на закате, дул легкий ветерок, и пахло вянущей травой. Машины стояли под маскировочными сетями, и Фогельзанг, задирая нос, заходил на посадку, и Уве-Йорген остановился у своего «мессершмита» и смотрел, как садится лейтенант Фогельзанг, и поглаживал ладонью зеленый дюраль, теплый на ощупь.

«Смотри, Уве-Йорген,– сказал он себе.– Смотри, потому что это тебе еще пригодится, пилот».

* * *

Аверов расхаживал по салону, и шаги его с каждой минутой становились все стремительнее, словно он должен был куда-то успеть, куда-то добежать вовремя. Впрочем, может быть, он вовсе не бежал куда-то; может быть, он убегал. Убегал от мыслей, а они все догоняли и догоняли его, и деваться от них было некуда. Мысли спрашивали, и приходилось искать и находить ответ, и с каждым разом делать это становилось все труднее.

«Шувалова с капитаном все нет, доктор,– говорили мысли.– Значит, планета встретила их недоброжелательно. Значит, контакт оказался невозможен – или привел не к таким результатам, каких от него ожидали. Да и что в этом странного? Так оно и должно было случиться».

«Нет-нет,– отвечал своим мыслям Аверов.– Еще ничего не произошло, ничего не случилось. Каждую минуту они могут вернуться. Пока еще не пришло время принимать решения».

«Когда же оно наступит? – спрашивали мысли.– Где та грань, за которой уже нельзя будет молчать? Та минута, когда необходимо будет решиться?»

«Решиться на что? – возражал он.– Если никто не вернется с планеты, это еще не будет означать, что планы эвакуации рухнули. Может ведь быть наоборот: контакт оказался столь удачным, что Шувалов и Ульдемир сразу же начали переговоры и сейчас заняты уточнением деталей, чтобы вернуться на корабль с уже готовой диспозицией. Мы должны набраться терпения и ждать, ждать...»

«Ну, а если вы так и не дождетесь? Если ты, Аверов, встанешь перед необходимостью выбирать: чем пожертвовать? Если окажется, что без жертв не обойтись?»

– Не знаю! – крикнул Аверов вслух.– Не знаю я!

«Да,– подтвердили мысли,– ты не знаешь. Ты не привык жертвовать, потому что никто из вас не привык. Вы создали для себя такой мир, в котором понятие жертвы перестало существовать. И не подумали как следует о том, что, покидая свой мир, вы оставляете позади и его благоустроенность, и его законы. Что они, эти законы, вовсе не носят вселенского характера. Что надо быть готовым к принятию решений, какие не принимались на Земле.

Жизнь каждого священна. Вот первая фундаментальная идея, которую воспринимает землянин, едва научившись воспринимать мысли. Все люди сродни друг другу. Нет своих и чужих. Есть только свои. Каждый человек, кто и где бы он ни был,– твой человек. Твой ближний. Твой, родной. Без которого ты не можешь и который Не может без тебя.

Земля долго шла к этому – и пришла. Это было естественно, понятно и прекрасно.

А тут...

Ты не знаешь, сколько разумных существ живет на планете, невыразительно именуемой Даль-2. Ты не знаешь даже, насколько похожи они или непохожи на вас, людей. Но это для тебя не важно. И поняв, что планета населена, ты прежде всего испытал чувство радости: нас стало больше, как хорошо!

Если бы опасность не грозила Земле! И если бы предотвратить опасность можно было каким-нибудь другим способом, не нарушающим интересов этого мира...

Но ты не видишь такого способа.

Чтобы доказывать теоремы, нужны постулаты – фундаментальные, простейшие истины* настолько простые, что они не нуждаются в обосновании, принимаются как факты: факты не нужно доказывать.