Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии - [140]

Вдруг раздался визг, словно свинью пырнули ножом.

— И-и-и!.. Мой кошелек!.. Украли!

Чокнутый вздрогнул. Рука, сжимавшая кошелек, задрожала.

— Здесь он, у меня… — проговорил юноша, запинаясь.

— Ах ты, подонок! Значит, это ты его утащил! — Тостобрюхий рванул кошелек к себе.

В автобусе начался переполох.

— Жулик! Вор! — послышались крики.

— Вот стервец! В один миг упер!

— Не крал я его! — стал оправдываться юноша. — Я только поднял и хотел отдать.

Но Чокнутого никто не слушал. Он почувствовал резкую боль от удара по левой щеке.

— Ишь смелый, сволочь! — проговорил какой-то жирномордый субъект с золотой серьгой в ухе; расталкивая пассажиров короткими мускулистыми руками, он протискивался к нему. На юношу уставились бычьи глаза, затянутые сеточкой красных сосудов. — А ну, пошли со мной!

— Я не вор! Я не крал! — попытался объяснить парень. — Он сам обронил кошелек.

— Хватит врать! Пошли! — Сильная рука схватила молодого человека за шиворот.

— Никуда я не пойду! — упирался изо всех сил Чокнутый. — Я не вор!

— Говорят, иди за мной} — Мужчина извлек из кармана брюк блестящие наручники. Парень сник.

Автобус подкатил к полицейскому участку, и Чокнутого, как жалкого цыпленка, втолкнули в зловещее здание, окруженное высокой стеной с колючей проволокой.

Вначале он пытался возмущаться, даже кричал и грозился, но мало-помалу свыкся с мыслью о заключении. Время берет свое. Днем вместе с другими узниками его гнали во двор, где он занимался унылым и тяжелым трудом, а вечером, как и все, он возвращался в свою крохотную камеру, чтобы провести на холодном цементном полу еще одну долгую ночь. Все связи с внешним миром, казалось, разом оборвались, и о той жизни, которая текла за окном камеры, ему напоминала лишь старая мать, раза два навестившая его в тюрьме. Вскоре и она перестала приходить, так как слегла больная, не вынеся горя, которое обрушилось на нее.

Через полгода он получил долгожданную свободу. Однако мир нисколько не посочувствовал ему за то, что его бросили в тюрьму по глупой ошибке. Вместо жалости к себе он встречал лишь одно презренье. Люди больше не верили ему, косились, когда он приближался к ним, или уходили прочь, будто он прокаженный.

Найти работу стало почти невозможно. Хозяева, к которым он обращался с просьбами, узнав, что он сидел в тюрьме, наотрез отказывали ему. Правда, некоторые, не знавшие о его злоключениях, иногда все же нанимали его на работу, но, едва прознав о его прошлом, тут же под разными предлогами увольняли.

После долгой полосы безработицы Чокнутому с грехом пополам удалось устроиться разнорабочим в лавке, которая носила громкое название «Добродетель и счастье». Работа и впрямь оказалась на редкость разнообразной. Торговыми делами ведал сам хозяин, походивший на хорошо откормленного борова, да его родственник — молодой бездельник с прыщавым лицом. Этот лоботряс числился в лавке приказчиком, но свои обязанности не исполнял, поскольку делать ничего не умел. Чокнутому пришлось работать за него. Он зазывал у входа покупателей, вел торговлю в лавке и помогал хозяйке на кухне — даже стряпал. Нередко хозяйка заставляла его сажать на горшок детей, менять мокрые пеленки. По существующим правилам каждому приказчику или подмастерью полагалось иметь один выходной день в неделю, однако хозяин лавки «Добродетель и счастье» всячески обходил этот порядок. В выходные дни Чокнутый был обязан находиться в лавке. Работая с утра до позднего вечера, он получал сущие гроши: не больше пяти — десяти долларов в месяц.

Но Чокнутый не роптал. Все, что ему пришлось пережить в последнее время, казалось, сделало его стойким. К тому же его теперешняя работа была ничуть не хуже той, которую ему доводилось выполнять в других местах. Зато в этом отдаленном районе острова его никто не знал, а значит, никто не мог ему напомнить о его прошлом, о котором он сейчас боялся даже подумать. Больше всего он хотел, чтобы все в этом мире забыли о нем, забыли навсегда.

Покупателей в лавке было мало, и торговля шла вяло. Обычно заходили лишь несколько женщин, что жили по соседству. Утром или вечером, возвращаясь с базара на Серангун-роуд, где торговали свежей рыбой и овощами, они вдруг вспоминали, что им надо кое-что купить для дома: сахар, лапшу, сушеных креветок, мыло, туалетную бумагу или другие бытовые товары. Никто из соседок не знал истории молодого человека, и некоторые, кому этот молчаливый парень пришелся по душе, даже просили его иногда принести продукты на дом. Возможно, раньше он постарался бы как-то этим воспользоваться, но сейчас он гнал прочь эти мысли. Главное, ему надо сейчас продержаться год-другой, пока прошлое не отпустит его.

Он ушел в работу с головой и трудился не покладая рук. С его уст никогда не слетало ни слова обиды или недовольства. Чокнутый почти никуда не отлучался, а с наступлением темноты, заперев двери лавки, тотчас шел спать. Толстяк хозяин, которому угодить было очень трудно, как будто был им доволен.

И все же случилось так, что однажды он встретил здесь человека, который его узнал. Приближался полдень. Слепящие лучи солнца заливали узкий проулок, состоявший из старых ветхих домов. Утренний прилив покупателей схлынул, и ждать их в эти часы было почти бесполезно, поэтому Чокнутый решил закусить. После еды он притащил к дверям ворох старых газет, нарезал их на ровные квадраты и, смочив края бумаги клейстером, принялся мастерить треугольные кульки.