Избранные произведения - [19]

Портняжка прибежал,

Пыхтит, и, как собака, рьяет,

И чуть зевает,

Лишася бегом сил.

Тогда его боярин вопросил:

«Зачем ты, скот, за мною

Без памяти бежал?

Лишь только ты меня, безумец, испужал;

Я думал, что бежит разбойник с дубино́ю».

Портняжка говорит: «Не вор я, государь!»

А Пан ему на то: «Какая же ты тварь?»

— «Я мастерство, — сказал, — приспешное имею

И хорошо варить и жарить я умею».

Пан тотчас вопросил: «Что слаще у быка?»

Сказал безумец: «Кожа».

Тотчас раздулися у повара бока и рожа,

И брюхо, и спина,

Плетьми ободрана.

Пошел портняжка прочь неспешно

И плачет неутешно —

Клянет боярина и мастерство приспешно.

Между 1763 и 1767

Вор и Подьячий

Поиман Вор в разбое,

Имел поличное, колечко золотое,

Которое пред тем с Подьячего склевал

В ту ночь, как Вор сего воришка разбивал;

Хотя Подьячего так звать неосторожно,

Однако ж взятки их почесть разбоем можно, —

Затем я назвал так.

Подьячий не дурак,

Да только что бездельник;

Он Вора обличал,

Что точно у него кольцо свое узнал,

И с тем еще других пожитков он искал.

На то в ответ сказал Подьячему мошенник:

«Когда меня за то достоит бить кнутом,

Так должно и тебя пытать, Подьячий, в том:

Когда родитель твой жил очень небогато,

Откуда ж у тебя сие взялося злато?

Разбойник я ночной,

А ты дневной;

Скажу я и без пытки,

Что я пожитки

У вора крал,

Который всех людей безвинных обирал.

С тобою мы равны, хоть на весах нас взвесить;

И если должно нас, так обои́х повесить».

Между 1763 и 1767

Суеверие

Когда кокушечки кукуют,

То к худу и к добру толкуют.

Старухи говорят: «Кому вскричит сто раз,

Тому сто лет и жить на свете;

А если для кого однажды пустит глас,

Тому и умереть в том лете».

А к этому теперь я басенку сварю,

И вас, читатели, я ею подарю.

Ходила Девка в лес, услышала Кокушку,

И стала Девушка о жизни ворожить:

«Скажи, Кокушечка, долгонько ли мне жить?

Не выпущу ли я сего же лета душку?»

Кокушка после слов сих стала куковать,

А Девушка моя, разиня рот, зевать.

Подкралася змея и Девку укусила,

Подобно как цветок средь лета подкосила;

Хотя Кокушка ей лет со ста наврала,

Но Девка от змеи в то ж лето умерла.

Между 1763 и 1767

Господин с слугами в опасности жизни

Корабль, свирепыми носим волнами в море,

Лишася всех снастей, уж мнит погибнуть вскоре.

В нем едет Господин, при коем много слуг;

А этот Господин имел великий дух,

Спросил бумаги в горе

И, взяв ее, слугам отпу́скную писал,

А написав ее, сказал:

«Рабы мои, прощайте,

Беды не ощущайте,

Оплакивайте вы лишь только смерть мою,

А вам я всем отпу́скную даю».

Один из них сказал боярину в ответ:

«Велик нам дар такой, да время грозно;

Пожаловал ты нам свободу, только поздно,

С которой вскорости мы все оставим свет».

В награде таковой немного барыша,

Когда она дается

В то время, как душа

Уж с телом расстается.

Между 1763 и 1767

Крестьянин, Медведь, Сорока и Слепень [51]

Мужик пахал в лесу на пегом на коне;

Случился близко быть берлог на стороне.

В берлоге том Медведь лежал в часы тогдашни,

Увидел мужика, трудящася вкруг пашни;

Покиня зверь берлог,

Хотя и не легок,

Да из берлога скок;

Мужик, зря зверя, стонет,

В поту от страха тонет,

А иногда его составы все дрожат;

Хотел бы тягу дать, да ноги не бежат,

Что делать, сам не знает,

И пашню, и коня с собою проклинает.

Меж тем Медведь на пашню шасть.

Пришла напасть;

Мужик хлопочет:

«Медведь, знать, скушать хочет

Меня

И моего коня;

Уж о коне ни слова,

Была бы лишь моя головушка здорова».

Ан — нет:

Медведь был сыт, не надобен обед,

Медведю пежины[52] крестьянския кобылы

Понравились и стали милы;

Медведь

Желает на себе такую ж шерсть иметь.

За тем крестьянину он делает поклоны

И говорит: «Мужик,

Не устрашись, услыша мой медвежий крик;

Не драться я иду, не делай обороны,

А я пришел просить,

Чтоб мог такую ж шерсть носить,

Какая у твоей кобылы;

Мне пятна черные по белой шерсти милы».

Крестьянин, слыша те слова,

Сказал: «Теперь цел конь, цела и голова,

Полезны эти вести.

Медведю нуждица пришла, знать, в пегой шерсти».

Вещает с радости: «Медведь,

Коль хочешь на себе шерсть пегую иметь,

Так должен ты теперь немножко потерпеть;

Не будь лишь злобен,

Связаться дай и стань коню подобен,

А именно ты будешь пег, как конь».

Медведь связаться дал, мужик расклал огонь

И, головеньку взяв, ей стал Медведя жарить,

Подобно как палач в застенке вора парить,

И, наконец, лишь головенькой где прижмет,

Тут шерсти нет

И пежина явилась.

Медведю пегая уж шерсть не полюбилась;

Он, вырвавшись из рук мужичьих, побежал

И, рынувшись в берлог, под деревом лежал,

Лижа дымящи раны.

«Охти, — он говорил, — крестьяне все тираны

И хуже всех людей,

Когда они так жгут всех пегих лошадей;

Когда б я знал то прежде,

Не думал бы вовек о пегой я одежде».

Лишь речь Медведь скончал,

Сороку бес к крестьянину примчал,

А эти птицы

Охочи до пшеницы,

И только что она на пашню прыг,

Поймал ее мужик,

Поймал, как вора.

Худая с мужиком у бедной птицы ссора:

Он скоро воровство Сороке отомстил, —

Ей ноги изломав, на волю отпустил.

Сорока полетела

И кое-как на то же древо села,

Подле которого Медведь берлог имел.

Потом ко мужику Слепнишка прилетел

И сел лошадушке на спину;

Не стоит мужику для мух искать дубину,

Рукой Слепня поймал

И ног уж не ломал,

Но наказание другое обретает:

В Слепня соломинку втыкает

И с нею он его на волю ж отпускает.