Избранные произведения - [6]

Но в то же время преобладание чувства над рассудочностью, тяга к освобождению поэтического языка от жанровой закрепощенности, новшества в ритмической и строфической структуре канцон — все это сближает его с романтиками.

Сейчас вовсе не важно, романтиком ли был Леопарди или классиком. Важно, что поэзия его пережила все литературные распри. Сегодня он один из самых читаемых итальянских поэтов. По словам Де Санктиса, «Леопарди внушает чувства, противоположные своим намерениям: он не верит в прогресс, но заставляет тебя страстно его желать; он не верит в свободу — и заставляет любить ее; славу, добродетель, любовь называет он пустой иллюзией — и при этом возбуждает в твоей груди неуемную к ним тягу».

Н. Томашевский

Стихотворения [1]

К ИТАЛИИ [2]

О родина, я вижу колоннады,

Ворота, гермы, статуи, ограды

И башни наших дедов,

Но я не вижу славы, лавров, стали,

Что наших древних предков отягчали.

Ты стала безоружна,

Обнажены чело твое и стан.

Какая бледность! кровь! о, сколько ран!

Какой тебя я вижу,

Прекраснейшая женщина! Ответа

 У неба, у всего прошу я света:

Скажите мне, скажите,

Кто сделал так? Невыносимы муки

От злых цепей, терзающих ей руки;

И вот без покрывала,

Простоволосая, в колени пряча

Лицо, она сидит, безмолвно плача.

Плачь, плачь! Но побеждать

Всегда — пускай наперекор судьбе,—

Италия моя, дано тебе!

Двумя ключами будь твои глаза

Не перевесит никогда слеза

Твоих потерь, позора.

Вокруг все те же слышатся слова:

Была великой ты — не такова

Теперь. О, почему?

Была ты госпожой, теперь слуга.

Где меч, который рассекал врага?

Где сила, доблесть, стойкость?

Где мантий, лент златых былая слава?

Чья хитрость, чьи старанья, чья держава

Тебя лишила их?

Когда и как, ответь мне, пала ты

Во прах с неизмеримой высоты?

И кто защитник твой?

Ужель никто? — Я кинусь в битву сам,

Я кровь мою, я жизнь мою отдам!

Оружье мне, оружье![3]

О, если б сделать так судьба могла,

Чтоб кровь моя грудь итальянца жгла!

Где сыновья твои?[4] Я слышу звон

Оружья, голоса со всех сторон,

Литавры, стук повозок.

Италия моя, твои сыны

В чужих краях сражаются[5]. То сны

Я вижу или явь:

Там пеший, конный, дым и блеск мечей,

Как молний блеск? Что ж трепетных очей

Туда не обратишь?

За что сражаются, взгляни в тревоге,

Там юноши Италии? О боги,

Там за страну чужую Италии клинки обнажены!

Несчастен тот, кто на полях войны

Не за отчизну пал,

Семейного не ради очага,

Но за чужой народ, от рук врага

Чужого; кто не скажет

В час смерти, обратись к родному краю:

Жизнь, что ты дал, тебе я возвращаю.

Язычества блаженны времена:

Единой ратью мчались племена

За родину на смерть;

И вы, превозносимые вовеки

Теснины фессалийские, где греки[6],

Немногие числом,

Но вольные, за честь своей земли

И персов и судьбу превозмогли.

Я думаю, что путник

Легко поймет невнятный разговор

Растений, и волны, и скал, и гор

О том, как этот берег

Был скрыт грядою гордой мертвых тел

Тех, кто свободы Греции хотел.

И прочь бежал тогда

За Геллеспонт Ксеркс[7] низкий и жестокий,

Чтобы над ним смеялся внук далекий;

На холм же, где, погибнув,

Они нашли бессмертье, Симонид[8]

Поднялся, озирая чудный вид.

Катились слезы тихие со щек,

Едва дышать, едва стоять он мог

И в руки лиру взял;

Кто о самом себе забыл в бою,

Кто за отчизну отдал кровь свою.

Тот счастье испытал;

Вы, Грецией любимы, миром чтимы,

Какой любовью были одержимы,

Какая страсть влекла

Вас под удары горького удела?

Иль радостным был час, когда вы смело

Шаг сделали ужасный,

Что беззаботно улыбались вы?

Иль не могильные вас ждали рвы,

А ложе пышных пиршеств?

Тьма Тартара и мертвая волна

Вас ждали там; ни дети, ни жена

Вблизи вас не стояли,

Когда вы пали на брегу суровом,

Ничьим не провожаемые словом.

Но там и Персию ждала награда

Ужасная. Как в середину стада

Кидается свирепый лев,

Прокусывает горло у быка.

Другому в кровь загривок и бока

Терзает — так средь персов

Гнев эллинов ярился и отвага.

Гляди, средь мертвых тел не сделать шага,

И всадник пал, и конь;

Гляди, и побежденным не пробиться

Чрез павшие шатры и колесницы;

Всех впереди бежит

Растерзанный и бледный сам тиран;

Гляди, как кровью, хлынувшей из ран

У варваров, облиты

Герои-эллины; но вот уж сами,

От ран слабея, падают рядами.

Живите, о, живите,

Блаженными вас сохранит молва,

Покуда живы на земле слова.

Скорее возопят из глубины

Морской созвездья, с неба сметены,

Чем минет, потускнев,

О вас воспоминание. Алтарь —

Гробница ваша[9]; не забыв, как встарь

Кровь проливали деды,

С детьми в молчанье матери пройдут.

О славные, я простираюсь тут.

Целуя камни, землю;

Хвала и слава, доблестные, вам

Звучит по всей земле. Когда бы сам

Я с вами был тогда,

Чтоб эту землю кровь моя смягчила!

Но коль судьба враждебная решила

Иначе, за Элладу

Смежить не дозволяя веки мне

В последний раз на гибельной войне —

То пусть по воле неба

Хоть слава вашего певца негромко

Звучит близ славы вашей для потомка!

Перевод А. Ахматовой

К ПАМЯТНИКУ ДАНТЕ, ВОЗДВИГНУТОМУ ВО ФЛОРЕНЦИИ [10]

Зря белокрылой сенью

Согласье накрывает племена:[11]

Наш итальянский ум

Бой древнему не даст оцепененью,

Коль обратиться к прежней отчей славе

Не сможет обреченная страна.

Италия, почтить

Сумей ушедших, ведь в твоем составе

Все области — их двойников вдовицы,

Нет тех, кто б честью дорожил твоей.